Фик с энцой)

[sociofiction]

Фэндом: соционика *кэп*
Жанр: косая чёрточка
Пейринг: Максим/Есенин, упоминания Нап/Баль, Драй/Джек, немного Есь/Джек
Рейтинг: думаю, до NC-17 дотянул

«Крайслер 300 С» цвета «мокрый асфальт» нёсся по мокрому же асфальту. В отполированных боках седана отражались смазанные ярко-оранжевые пятна света и проносился искажённый мир, но внутри автомобиля скорость почти не ощущалась.
Максим немного отпустил педаль - в конце концов, старый верный Крайслер ни в чём не виноват. Горький почти нежно медленно погладил приборную панель.
Он знал, какой эффект это произведёт, но был слишком разозлён, чтобы проверять. Разозлён на себя, что в очередной раз не учёл личностный фактор. «Личностный фактор» сидел по правую руку, как-то не на месте на этом роскошном кожаном сидении, прислонившись головой к холодному стеклу и упорно избегая смотреть на Максима.

Вообще вся эта презентация-вечеринка по поводу ребрендинга всем известной марки виски с самого начала не вызывала у Макса восторга. Он бы лучше в бильярд поиграл, но прийти было нужно. Во-первых, ради поддержания статуса, во-вторых, ему прислали приглашение, отказываться было недопустимо. А Есенина он взял с собой потому, что тот подкинул пару идей по оформлению этого виски и по общей рекламной кампании. Некоторые из идей даже были частично использованы.

Они повздорили ещё до выхода из дома. Макс в шикарном серебристо-сером костюме справедливо полагал, что не стоит Есенину надевать майку и джинсы с тяжёлой цепью на бедре. Есенин же заупрямился, и Макс в итоге решил, что время дороже. Чем бы, как говорится, дитя не тешилось.

Есенинская отговорка "ну я же творческая личность!!" в который раз сработала, и довольный Есь влез в автомобиль, правда, не преминув заявить, что Максим мог бы и подогнать Крайслер поближе, а то он, видите ли, ноги промочил. Макс тактично промолчал о том, что если кто-то ухитряется промочить ноги, пройдя 5 метров, то это его личные проблемы. Следил за тем, как сползает капля дождя по шее Есенина за вырез майки, делая вид, что внимательно слушает претензии.

На презентации было шумно, ярко и хаотично. Всюду сновали полуголые девицы, раздавали флаеры, прохаживались степенные бизнесмены в костюмах в окружении тех же девиц. Есенин явно чувствовал себя не очень уютно. До этого ему не доводилось бывать на закрытых мероприятиях. Даже сквозь громкую музыку был слышен голос Напа в расшитой блёстками рубашке, который экспрессивно рассказывал работницам эскорт-услуг о том, как "его третьей за этот месяц Ламборджини в задницу въехал какой-то мудак." Макс, услышав, с какой бурной радостью девицы встретили известие, подумал, что без кокаина тут явно не обошлось. Затем он увидел Драйзера и, предоставив Есенину развлекаться самому, пошёл к коллеге - обсудить положение фондового рынка и мировую экономическую конъюнктуру.

Они беседовали довольно долго - Драйзер тоже был не сторонником всяких идиотских конкурсов из серии "самый эротичный танец" или "лопни воздушный шарик без помощи рук". Несколько раз мимо них проходили девушки с подносами, уставленными бокалами, но больше никто их не беспокоил. Беседа протекала спокойно и плавно, вдали от сцены с орущей музыкой, и Макс даже начал находить в этом свою прелесть, как вдруг Драйзеру понадобилось срочно позвонить. Он отошёл, а Макс пробежался взглядом по залу в поисках Есенина. И поначалу не нашёл.
Горький встал из-за стола, чтобы лучше видеть, и начал выискивать есевы светлые волосы и голые плечи среди всех прочих. В итоге он заметил Есенина за чьим-то столиком и направился туда - так сказать, на разведку.
Чем ближе подходил Максим, тем больше происходящее ему не нравилось. Есенин явно заигрывал с Джеком. Джека Максим знал - правая рука Драйзера, финансовый спекулянт и чертовски обаятельный циник. Джек частенько перегибал палку, но обаяние и Драйзер выводили его сухим из воды.
Сегодня тонкий и гибкий Джек был одет в темно-синий приталенный костюм в тонкую полоску. В сочетании с зачёсанными назад волосами и белозубой улыбкой он необычайно походил на какого-нибудь итальянского мафиози. Рядом с ним массивный Драй выглядел, как его телохранитель, но минут через 5 сразу становилось ясно, кто в этой паре главный.
Максим сразу понял, что совершил поистине грандиозную ошибку, сведя Есенина с Джеком. Есенин, показывая всю широту своей натуры, явно пытался опровергнуть расхожий стереотип, что у Джека стоит только на профит. Джек же явно балансировал на грани между преступлением и невинностью. Он не чурался чужого, но только того, что хозяину явно не нужно - чтобы не иметь проблем в будущем. Про Есенина наблюдательный Джек прекрасно знал, чей это человек, и с Максом ему хотелось связываться чуть побольше, чем с Жуковым - то есть совсем не хотелось.
Однако пара бокалов виски сделали своё дело, и Джек слегка потерял бдительность, а Есенин совсем не слегка потерял стыд и совесть. Он тёрся вокруг Джека - слава Богу, что не об него - как мартовский кот, со всеми своими прогибами и взглядами. Макс знал, как это действует. В общем-то Джек не виноват.

Горький резко пересёк расстояние, отделявшее его от парочки. Джек, судя по движению губ, сказал что-то вроде «Оп-па, Макс!», одёрнул пиджак и изобразил на лице вселенское радушие. Есь же, под влиянием рекламируемого виски, соображал несколько медленнее и убрать руку с плеча Джека догадался лишь тогда, когда тот раздражённо дёрнул плечом.

- Как мило. - отчеканил Горький, нащупывая в кармане брелок для дистанционного управления автомобилем. После знакомой трели, означавшей, что двигатель завёлся, он добавил:
- Я очень сожалею, но нам уже пора.
Джек улыбнулся и пожал плечами, показывая своим видом, что очень огорчён, но такова жизнь. Но на самом деле он был рад, что эта история завершилась до прихода Драйзера.

Есенин попытался было погладить Макса, взирая на него томными глазами, но тот ухватил его за предплечье железной хваткой и молча потащил за собой.
- Эй, ты мне так синяки оставишь! - возмутился Есь. Макс сделал вид, что не услышал, но пальцы сжал ещё сильнее.
Они вышли прямо под проливной дождь. Макс дотащил слабо сопротивляющего Есенина до машины и довольно грубо впихнул туда. Есь устроился на сиденье с крайне оскорблённым видом. Максим, не обращая на него внимания, молча обошёл автомобиль, сел за руль и снял очки, чтобы их протереть. Это всегда его успокаивало. Мирно урчал двигатель, Крайслер постепенно согревался. Когда Горький счёл, что очки достаточно чистые, а двигатель достаточно согрелся - впрочем, это было поводом... Когда Горький наконец решил, что он будет делать дальше, они поехали.
Виктим свернулся и тихо скулил, но это Максима нимало не трогало - слишком избитый приём. Он кинул на того взгляд сквозь очки и снова стал смотреть на дорогу. Промокший под дождём пиджак и промокшие же брюки начинали раздражать. Вообще начинало раздражать всё.
Внезапно он почувствовал руку Есенина на своём бедре, такой островок тепла на намокшей ткани, он вздрогнул. И убрал руку обратно, даже не поворачивая головы. То же самое он сделал и во второй раз. В третий раз Есенин подобрался почти к самому паху, и Макс, злясь на себя, на своё тело, которое неподвластно порой голове, резко остановил машину у обочины. Повернулся к Есенину, который имел самое торжествующее ыражение лица, схватил того за руку и отработанным приёмом слегка вывернул запястье. Торжествующее выражение мигом сменилось на страх.
- Если я сказал нет, значит, нет. По крайней мере, не сейчас. Жаль, что до тебя доходит лишь с третьего раза. - логик отпустил руку Есенина. В глазах того стояли слёзы.

Они молча доехали до квартиры, Максим дотащил Есенина, у которого подкашивались ноги, до лифта.
В лифте молча прижал к стене, коленом раздвинул ноги, ощущая в джинсах того недвусмысленную выпуклость.
- Хм. И на кого же это? - подчёркнуто холодно осведомился Горький.
- На тебя. - выдавил прижатый к стене Есь.
Максим насмешливо приподнял бровь, отходя от стены.

Двери лифта раскрылись, выпуская их. Макс открыл дверь, пропуская Есенина вперёд. Включил свет, снял ботинки, прошёл в комнату. Там уже снял промокший пиджак, бросил на край дивана, туда же отправились рубашка и галстук.
В дверь робко сунулся Есенин, очевидно не зная, что делать дальше. Макс молча поманил его пальцем. Есь покорно подошёл - и в ту же секунду оказался завален на диван.
- Я же вижу, что тебе прямо ну очень хочется, - прошипел агрессор, - Уж никак не думал, что тебе мало.
Виктим попытался было возразить, но тут же был заткнут грубым и требовательным поцелуем. Максим брал своё. Пряжка ремня нещадно царапала Есенину живот, но вырваться он ну никак не мог. Горький навалился сверху, прикусывал соски, заставляя Есенина выгибаться вверх, мял ягодицы. Им двигало одно лишь желание - обладать. Есь вздрагивал под ним, чутко отзываясь на каждое движение.
Внезапно Макс отстранился.
- Снимай.
Есенин моментально понял, что надо было снимать. Приказы не обсуждаются. Он стащил с себя лишнее - в данном случае лишним было всё, и улёгся на диван снова. Вину надо было как-то искупать, и он начал ласкать себя, зная, что Макса это сводит с ума. Тот краем глаза наблюдал за ним, снимая брюки. Тем временем Есенин раздвинул ноги шире и начал нарочито постанывать, провоцируя Максима пуще прежнего, хотя это было уже ни к чему. Агрессор и так был возбуждён до такого предела, что даже ко всему готовый бетанский виктим всерьёз испугался за себя.

В этот раз соседи особенно долго слышали особенно громкие крики. В этот раз Максим и Есенин спали особенно долго и даже помирившись. В этот раз обзавидовались бы даже Нап с Бальзаком, если бы это слышали.
*******
энца отдельно бонусом. Меня взяли на то, что я вечно её сливаю)))

В данный момент Есенин являл собой зрелище воистину великолепное, настолько разительно отличавшееся от прежнего его поведения. Он был явно напуган, потому что его обычные методы не работали, а другими он и не владел. От былой самоуверенности и наглости не осталось и следа.
Горький взял ремень и связал строптивому Есенину руки, перехватив тем самым инициативу на себя и лишив того возможности помогать себе. Есь, что нехарактерно, молчал.
Открытая и такая беззащитная шея с тонкими синими прожилками возбуждала невероятно. На ней так легко оставались следы от укусов... После каждого укуса виктим дёргался, но Макс крепко держал его, чувствуя каждое, даже самоё незначительное движение жертвы и пропуская его сквозь себя.
Есенин был будто специально создан для укусов, царапин, для грубости с этой его совершенно потрясающей отзывчивостью. И в отличие от других, он после достижения определённого состояния, мог позволить делать над собой почти всё, более того - сам желал этого. Сам толкался в руку, сжимающую член, сам насаживался на пальцы, проникающие внутрь. Сам начинал двигать бёдрами, показывая врождённое чувство ритма.
Когда Макс вытащил пальцы, решив, что их уже более чем достаточно, виктим сдавленно застонал, прогибаясь. Явно он был готов принять кое-что побольше.
Максим вошёл резко, он ещё не успел прийти в себя после клокотавшей в душе бури, и вложил в это порядочно энергии. Есь громко закричал, сминая телом постель, забился, но вскоре утих, как только логик начал медленно двигаться внутри. Он крепко держал потного от напряжения Есенина за бёдра, не давая соскальзывать от энергичных толчков. Толчки, видимо, были даже слишком энергичные, Макс это понимал какими-то остатками разума, но умерять себя не собирался. Он не мог сказать, сколько времени это продолжалось - время внезапно пропало, остались одни бешеные, кипящие через край, пронизывающие насквозь эмоции. Эмоции, которых ему так не хватало.
В подавляющем большинстве случаев он ухитрялся доводить Есенина до оргазма почти одновременно с собой. Иногда он даже сдерживался, чтобы это случилось одновременно. В этот момент они становились единым целым, и Макс, изливаясь в своего виктима, чувствовал пронизывающую того судорогу как свою.
Ради этого стоило жить.

Абсолютно обессилев, Макс рухнул на постель. Он не мог даже пошевелиться. Есь то ли всхлипывал, то ли просто прерывисто дышал, лёжа в той же позе, в какой кончил, очевидно не в силах сдвинуться. С по-прежнему связанными руками. Макс собрал волю в кулак, сдвинулся с места и развязал тому руки. Ремень сполз на пол, на мгновение нарушив тишину.

В этот раз Максим и Есенин спали особенно долго и даже помирившись. В этот раз обзавидовались бы даже Нап с Бальзаком, если бы это слышали.