Смерти нет

[Кэль]

Название: Смерти нет
Автор: катрин-ангел
Бета: zaytceva
Фэндом: соционика, ориджинал
Пейринг: Жуков/fem!Есенин
Жанр: фантастика, драма, романтика
Рейтинг: PG-13
Размер: ~ 3000 слов. Мини?
Предупреждение: имена, смерть второстепенных и одного из главных героев, сомнительная вТИМность
От автора: Идеей этой истории я обязана песне Тэм Гринхилл - Смерти нет. С неё она началась ей же и закончится. Также использована песня Мельницы - Рапунцель и фрагменты песен Тэм Гринхилл - Врата Готики и Колыбельная.
Саммари: Альтернативная Европа, XVIII век. Парень случайно спасает девушку. Его, а теперь и её судьба зависит только от них самих и нескольких людей, окружающих их. Спасутся ли они или потеряют всё, что у них было, и, самое главное, друг друга?
Примечание1: к этой истории существует маленький драббл (бэкстори) - "К звёздам!"
Примечание2:

Основные герои (расшифровка ТИМов)

Основные герои (расшифровка ТИМов):
Ангелика (ударение на Е) - Есенка
Жан - Жуков
Пьер - Нап
Криста - Дюмка
Том - Драйзер
Джек - Джек
Гек - Гексли
Рика - Робеспьер

***
«Сегодня год как умерла мама. Господи, упокой её душу на небесах. Аминь».

- Ангелика! Что ты там делаешь, дрянная девчонка? Опять свечи жжешь? Сколько раз я тебе говорил, что нужно быть бережливее?! Чтож, сама напросилась!.. Карл, Ларк, вытаскивайте эту дуру на улицу! Её ждёт наказание за непослушание!

Карл и Ларк, два брата-близнеца, потащили Ангелику вниз по лестнице. Она не сопротивлялась: во-первых, она знала, что это бесполезно, а во-вторых, как может хрупкая девушка сопротивляться двух громилам, к тому же и старшим её на несколько лет.
Вслед за ними на крыльцо дома вышел Грег, отчим Ангелики, с плёткой в руках.
- Я говорил тебе, что надо быть экономнее? Говорил. Ты не поняла... Может быть, так ты станешь понятливее? - с этими словами мужчина ударил девушку плетью по лицу. Ангелика попыталась закрыть лицо руками, но удары посыпались на неё со всех сторон, причём не только от отчима, но и от братьев. Девушка знала, что кричать нельзя - это разозлит их ещё больше, - поэтому она только стонала, больно закусив губу, а по её лицу текли слёзы, смешиваясь с выступившей кровью.

***
Жан шёл по мостовой, насвистывая какую-то незамысловатую песенку. Всё складывалось как нельзя лучше. В штабе было тихо и спокойно, поэтому парень решил прогуляться по городу. На улице, куда он свернул с главного бульвара (всё-таки ему не следовало слишком светиться в городе), было совсем немноголюдно. Точнее, людей тут не было вовсе. Зато, сидя на ветках деревьев, громко пели птицы, а солнце светило...
«Как раньше», - подумал Жан и, немного погрустнев, остановился, прислонившись к высокому забору.
«Ничего. Только... Что это там?» - из-за соседнего забора послышались мужские голоса, а затем тихий скулёж и громкий смех. - «Собаку, что ли бьют?» - подумал парень и, неторопясь, зашагал в сторону, откуда доносились звуки. Вообще-то Жан никогда не был слишком любопытен. Напротив, он точно знал цену неосторожности, но сейчас что-то тянуло парня к тому месту.

Подойдя к невысокой кованой ограде, он заглянул за неё и замер: во дворе двухэтажного дома стояли трое мужчин и избивали девушку, лежащую в пыли и крови и издававшую тихие, почти неразличимые всхлипы.
- Вы что себе позволяете?! - Жан мгновенно перемахнул через забор и накинулся на этих троих уродов, посмевших бить слабую девушку. Нет, он никогда не был жалостливым или милосердным, но никто не мог упрекнуть его в несправедливости. Ведь что бы ни сделала эта девушка, она не заслуживала такого к себе отношения.
- Ты вообще кто? Чего тебе надо? - злобно крикнул Грег, за что сразу и получил кулаком в глаз.
- Один против троих? - прорычал Карл.
- Ну-ну, посмотрим, чего ты стоишь, защитничек, - вторил ему Ларк.
Драка получилась недолгой. Несмотря на то, что противники превышали его количеством и силой, Жан был изворотливее и ловчее.

Через несколько минут братья были раскиданы по разным сторонам двора, а Грег сбежал с криками, что вызовет полицию.
«Так, полиция нам здесь совсем не нужна... А что с этой-то?» - внезапно вспомнил парень причину произошедшей драки.
Девушка лежала на земле, там, где её кинули обидчики. Жан притронулся к её запястью.
«Пульс вроде есть. Только вот куда её теперь?..» - задумался он. - «Значит так. Сейчас в штаб, а потом разберёмся», - принял парень решение. Он снял с себя плащ, обернул в него девушку и, взяв её на руки, поспешил в штаб, стараясь обходить людные места дворами и не показываться горожанам на глаза.

***
В подвале старого дома, служившего штабом, стоял весёлый шум: наконец-то вернулись Том и Джек - удачливые шпионы, принёсшие на этот раз так необходимые планы замка. Все пили и веселились, когда, распахнув тяжёлую дубовую дверь ногой, в комнату вошёл Жан с телом, завёрнутым в плащ парня. Все мгновенно замолчали.
- Что случилось? - вышел из-за стола не слишком трезвый, но всё ещё достаточно осознающий ситуацию, Пьер, брат Жана.
- Неси её в мою комнату, - безэмоционально произнёс парень. - Криста, быстро неси туда таз с водой и какие-нибудь тряпки, бинты... что есть.
Повариха без лишних слов побежала на кухню, а Пьер, недоуменно оглядываясь на брата, понёс девушку в дальнюю комнату и уложил на кровать.
Люди за столом начали переглядываться, и послышались неуверенные шепотки:
- Это кто?
- Да вроде не из наших...
- Точно не из наших, наши-то все здесь.
- Жан, кто это был? – спокойно спросил Томас у парня, забирающего из рук Кристы таз.
- Не знаю... - честно растерялся Жан. - Никто. Пока. - И, обращаясь ко всем, - Так, всем тихо тут. Позже объясню.

***
Ангелика не чувствовала своих рук. Впрочем, как и ног, и спины. Было лишь странное болезненное покалывание во всём теле. Глаза открываться не хотели, поэтому девушка решила пока просто прислушаться к своим ощущениям.
«Вроде лежу на чём-то мягком. Или мне только кажется?.. Нет, точно на мягком. А что было?..» - попыталась она вспомнить последние события, - «Так, мама, свеча, отчим, плётка...» - вслед за вернувшимися воспоминаниями, разом обрушившимися на Ангелику, к горлу подкатил комок, а по телу прошла судорога. Девушка глубоко вздохнула, выдохнула с тихим стоном и открыла глаза.
- Очнулась, милая? Дай-ка я тебе полотенце намочу... - Девушка увидела рядом с собой молодую женщину приятной внешности с очень добрыми серо-зелёными глазами. Её мягкие руки ласково прикоснулись к шеке, а потом положили на лоб что-то мокрое. - Как тебя зовут-то?
- Ангелика - тихо произнесла девушка, не узнавая свой слабый голос. - А вы кто?
- А я Криста... - улыбнулась женщина. За дверью послышались шаги. - А вот и Жан идёт, спаситель твой.
Дверь с тихим скрипом приоткрылась, и на пороге показался высокий крепко сложенный парень с копной небрежно растрёпанных волос.
- Она Ангелика, - тихо шепнула Криста и выскользнула из комнаты, прикрыв за собой дверь.
- Ну и что мне с тобой делать? - произнёс парень. - Обратно я тебе вернуться не дам. Хотя, я тут разузнал кое-чего, думаю, ты и сама не захочешь. - девушка слегка кивнула головой. - Значит так. Ты останешься в штабе. Посмотрим, для чего ты нам можешь пригодиться. Криста вон жаловалась, что с такой "ордой проглотов" она сама не справится. Вот и будешь ей помогать, как отлежишься. А на улицу не выпущу, не проси. По крайней мере, пока. Ну всё, сейчас лежи, не двигайся, я попрошу Кристу принести тебе поесть чего-нибудь. Как тебя там?..
- Ангелика.
- Ангелика, говоришь... - задумался парень. - Ну отдыхай, Ангелика.

***
Так девушка и осталась. Шрамы постепенно заживали, и в этом ей помогала и поддерживала Криста. Ангелика быстро сдружилась с ней. Та оказалась на редкость весёлой и заботливой. От неё Ангелика и узнала, что так называемый Штаб - это штаб-квартира повстанцев, а Жан - организатор пока ещё готовящегося восстания против короля. Сказать, что у неё был шок от осознания, с кем она связалась? Да нет... Как и большинство людей, она не чувствовала ни к королю, ни к его политике никакой симпатии. Так что девушка абсолютно осознанно согласилась помогать повстанцам.

А ещё она в последнее время стала много времени проводить с Жаном и остальными. Они были замечательные ребята самых разнообразных профессий с самыми разными судьбами, которые, в конце концов, привели всех их сюда.

Например, Джек и Томас. Они с детства были лучшими друзьями, всегда и во всём были друг за друга горой. А когда лет в десять они оба влюбились в одну и ту же девочку, честно признались ей вместе, решив, что она сама выберет лучшего, а она посмеялась над ними и ушла к Симону. Этот случай ещё больше сблизил парней, и больше они никогда не расставались: вместе учились, работали плотниками и каменщиками... А потом встретили Жана и присоединились к нему. Казалось, они такие разные: Томас - серьёзный, честный, принципиальный, а Джек вечно весёлый, непосредственный и чрезвычайно хитрый. Такие разные, но именно они всегда доставали самую важную информацию и не раз выходили из любых переделок без потерь. Видно, правду народ говорит - противоположности притягиваются...

Или Криста с её маленьким шебутным сыном Геком. Когда-то давно они жили в небольшой деревушке на побережье, но однажды на деревню напали разбойники, убили всех мужчин, в том числе и мужа Кристы, а женщин и детей продали в рабство. На повозку, везущую рабов напала уже начинающая формироваться пока ещё шайка Жана. Там же они нашли и Рику, скромную девчонку с огромными глазами, которая производила впечатление маленького испуганного зверёныша, но именно она помогала составлять все планы и делала это очень успешно!

Или сам Жан. И Пьер. Их мать убили у них же на глазах, когда стража пыталась утихомирить толпу на площади. Тогда Жану было 6 лет, а Пьеру 5. Когда старшему брату исполнилось двенадцать, они сбежали из приюта. Бродяжничали, попрошайничали, воровали. Со временем они возмужали и стали сколачивать вокруг себя банду из таких же подростков, как и они сами. Жан и Пьер совсем разные. Их объединяет только рыжий цвет волос, но у Пьера они мягкие, огненно-рыжие, а у Жана тёмно-медные, жесткие, вечно торчащие в разные стороны. Характеры же у них не похожи. Жан - серьёзный, властный, подчиняющий; Пьер - весёлый, шумный, объединяющий вокруг себя людей. Но они всегда помогали и поддерживали друг друга.

Примерно через месяц Ангелика обжилась в Штабе и со всеми подружилась. Вечерами она сидела вместе со всеми в зале, слушала забавные истории, планы повстанцев и иногда пела.

Первый раз, когда её пение кто-то слышал, случился, когда она пела на берегу, стирая бельё. Она пела, а сзади незаметно подошёл Пьер, сел на камень и стал слушать. Закончив, девушка взяла корзину с бельём, повернулась и увидела Пьера. Ангелика смутилась, он же, не задумываясь, зааплодировал ей и помог донести бельё. А потом через пару дней попросил её спеть при всех.
Она согласилась. Её голос, сначала тихий и робкий, а потом обретший силу, разливался по комнате:
- Коснись теплом крыла моей души.
Я жду чудес - я закрываю глаза.
В который раз мне сохранили жизнь,
В дороге в небо снова отказав.
Но я вижу мост над горящей рекой,
Я вижу тень твою впереди.
Я знаю - мне ещё далеко
Сквозь ночь и память, сны и дожди.
Но я успею - у меня есть крылья,
Их плохо видно под смертной пылью.
Я умею летать...

Она умолкла. Ещё с минуту в подвале стояла полная тишина. А потом послышались аплодисменты, свист и восторженные крики. А она стояла и смущённо улыбалась: с одной стороны ей было очень приятно, что всем понравилось, а с другой, такое внимание было очень странным. А ещё более странным было то, как смотрел на неё Жан. Никогда она ещё не видела в его глазах столько... нежности?

***
Этим же вечером, когда все пошли спать, она ворочалась на старом матрасе в комнате Кристы, где жила с ней и её маленьким сыном. Уснуть никак не удавалось. Тогда девушка встала, накинула старый платок Кристы и тихонько выскользнула за дверь.

На улице было свежо и тихо. Ангелика вздохнула полной грудью и медленно пошла по направлению к озеру. Прохладный ветер развевал её длинные волнистые волосы пшеничного цвета. На чистом ночном небе ярко горели звёзды, отражаясь в почти неподвижной глади озера. Девушка присела на большой валун у самой кромки воды. И вновь запела...

- Вертись, вертись, мое колесо,
Тянись, тянись, шерстяная нить.
Отдавай, мой гость, мне мое кольцо,
А не хочешь, если, совсем возьми.
Отдавай, мой гость, мне мое кольцо,
А не хочешь, если, совсем возьми.

Я себя сегодня не узнаю:
То ли сон дурной, то ли свет не бел.
Отдавай мне душу, мой гость, мою,
А не хочешь, если, бери себе.
Отдавай мне душу, мой гость, мою,
А не хочешь, если, бери себе.

Звон стоит в ушах и трудней дышать,
И прядется не шерсть только мягкий шелк.
И зачем мне, право, моя душа,
Если ей у тебя мой гость хорошо?
И зачем мне, право, моя душа,
Если ей у тебя мой гость хорошо...

Она допела песню, замолчала и, услышав позади себя тихий вздох, оглянулась. Неподалёку от неё, прямо на песке, с закрытыми глазами сидел Жан.
- Жан? Что ты здесь делаешь?..
- Тебя слушаю. Хорошо поешь, мне нравится... Тебе тоже не спится?
- Да, как-то...
- Спой ещё что-нибудь, успокаивает...

- Засыпай, до рассвета осталось чуть-чуть,
Ты устал, тебе надо поспать.
Уходи в царство снов, обо всем позабудь,
И душа перестанет страдать.
Лунный свет из окна на холодных камнях
Потускневшим блестит серебром...
Засыпай, пусть уйдут от тебя боль и страх,
И неважно, что будет потом...

- Ты так поёшь... как мама... - Жан смутился своего минутного порыва.
- А какая она была, ты помнишь? - внезапно спросила Ангелика.
- Она была очень красивая. И замечательно пела. Как ты... - его голос чуть слышно дрогнул.
- А как ты думаешь, есть ли жизнь после смерти? - спросила девушка, глядя Жану в глаза цвета янтаря. В них отражались звёзды.
- Я думаю, что смерти нет. Есть только жизнь, и ничего больше. Есть мы, и мы живём. Это главное... - серьёзно сказал парень, а потом спохватился, - Ты, наверное, замёрзла? Возьми мою куртку. И пошли уже обратно... Поздно, - парень накинул Ангелике на плечи свою куртку, и они медленно пошли по направлению к Штабу.

***
Ровно через неделю должно начаться восстание. План готов и проверен не на один раз, все участники знают свои роли, всё понимают: сейчас или никогда. Больше никто не собирался каждый вечер за столом, никто не пил и не шумел по пустякам. Все напряжены до предела. Чувствуют: вот-вот начнётся. Жан с Пьером и Рикой целыми днями сидели в комнате Жана, зазубривали наизусть карты и корректировали планы.
Все встревожены. Завтра.

«Ангелика, ты мой ангел. Будь со мной всегда», - Жан не смог сказать эти слова. Потом. Я признаюсь потом. Когда мы победим...

***
Штурм начался на закате.
С самого начала всё шло по плану. Охрану удалось обезвредить без лишнего шума, и незаметные тени проникли на территорию замка.
Но тут что-то пошло не так. Кто-то внезапно поднял тревогу и навстречу повстанцам вышли солдаты.
«Они знали! Нас кто-то предал!» - это были последние мысли, промелькнувшие в голове Жана, прежде чем ярость накрыла его.
- Долой короля! - с яростным кличем, восставшие бросились на королевских солдат.
Но силы были неравны.

***
Убиты были почти все, кто принимал участие в штурме. В живых остались единицы: Пьер, Томас, Люк, Рон... Они сумели спастись. А Жана поймали, но оставили в живых. Чтобы сначала пытать, а потом казнить прилюдно. Самой позорной смертью - через повешенье.

***
Казнь состоялась на следующее утро.

Жан был там, на помосте, с этой чёртовой верёвкой на шее. Её Жан. Он был как никогда бледный, уставший, со страшными кровоподтёками, но... спокойный. В первый и последний раз он оказался слабее. И он примет свою смерть, как принял и своё поражение, первое и последнее. С достоинством. Он не станет яростно кричать, кидаться на всех как дикий зверь, не станет умолять, уговаривать или подкупать. Никогда. Они того не достойны. И не может быть иначе.

А Ангелика стояла в толпе, в чёрном плаще, закрывавшем её лицо, и, смотря куда-то сквозь пространство, тихим хрипловатым шёпотом пела:

- Легкий ветра вздох - смерти нет.
Тот, кто пламя сам, не сгорит в огне.
Бьется на ветру, словно знамя, плащ.
Ветер, верный друг, обо мне не плачь.
Все, что было - не было,
Все в огне сгорит,
Пламя рыжей птицею к небу полетит.
Имя мое прежнее здесь забудут пусть,
Долог путь в бессмертие -
Я еще вернусь...

«Я никогда его не забуду. Как я вообще смогу жить без него?..» - слёзы подступали к горлу, но она продолжала петь:

Только долгий путь - смерти нет.
Пламени цветок - ярко-рыжий цвет.
Искры рвутся вверх - россыпь янтаря.
Свой короткий путь я прошла не зря.
Все, что было - не было,
Все в огне сгорит,
Пламя рыжей птицею к небу полетит.
Имя мое прежнее здесь забудут пусть,
Долог путь в бессмертие -
Я еще вернусь...

Его взлохмаченные тёмно-медные волосы развивались на ветру, а янтарные глаза потускнели.
«Боже, почему он, почему не я?..»

- Искра на ветру - смерти нет.
Отблеск на лице - странно жаркий свет.
Тихий наговор - ворожу огонь:
"Брат, сестру свою младшую не тронь!"
Все, что было - не было,
Все в огне сгорит,
Пламя рыжей птицею к небу полетит.
Имя мое прежнее здесь забудут пусть,
Долог путь в бессмертие -
Я еще вернусь...

А ведь это он тогда спас её от отчима и братьев. Если бы не он, её бы уже давно не было в живых.
«Он сам стал мне как брат. Или даже больше, чем брат... Почему же сейчас я не могу ничем ему помочь?..»

- Горечь на губах - смерти нет.
В чем моя вина - тишина в ответ.
Не сверну с пути - умирает вздох.
Не спасет меня ни судьба, ни Бог...
Все, что было - не было,
Все в огне сгорит,
Пламя рыжей птицею к небу полетит.
Имя мое прежнее здесь забудут пусть,
Долог путь в бессмертие -
Я еще вернусь...

Жан нашёл её в толпе и посмотрел прямо в глаза. Прямо как тогда, ночью на озере. В этом взгляде читались все чувства, которые он испытывал к Ангелике. А она не могла на него смотреть. Смотреть, понимая, что больше никогда не увидит его лица, не услышит его голоса, не почувствует его сильных, но нежных объятий...

Приговор зачитан. Палач нарочито медленно подошёл к Жану и, даже не глядя на того, пнул табуретку. Тяжёлое обмякшее тело закачалось на крепкой верёвке.

Ангелика не смотрела на помост. Она вообще ничего не видела. Перед её глазами стояла чёрная пелена и, казалось, луч света никогда больше не осветит её мир, её жизнь. Умер Жан. Её Жан.

Она ничего вокруг не видела и не слышала, но кто-то подошёл к ней сзади и положил руку на плечо. Это был Пьер. Необыкновенно серьёзный сейчас.
- Он умер за нас. За всех нас. Но мы должны продолжать жить ради него. Мы сможем, все вместе мы сможем. А он всегда будет рядом с нами.

Легкий ветра вздох,
Только долгий путь,
Искра на ветру,
Горечь на губах...
Смерти нет...

@темы: Дюма, Драйзер, Жуков, Робеспьер, Джек, Есенин, дуалы

---

Мальчик

[Inoty]

Название: Мальчик
Автор: Inoty
Бета: Белый демон
Фандом: соционика
Жанр: PWP
Пейринг: Максим Горький/Гамлет
Рейтинг: R
От автора: мой первый более или менее продуманный фик по соционике, хотелось бы услышать, что похоже, что не похоже.)

Неделя у Горького выдалась тяжелой. То есть как тяжелой: кто-нибудь из офисного планктона еще в среду подал бы на увольнение, ломовая лошадь издохла бы по завершении работы, а Максим... А что Максим? Военная выучка и покорность вышестоящим инстанциям не оставляли выбора, а помогала природная трудоспособность и организованность. Четырнадцать часов работаешь, обеденный перерыв на полтора, на еду и дорогу - также не больше полутора часов. Таким образом, семь остается на сон - для плодотворной работы на достаточно короткий срок вполне хватит. Теперь же, когда все закончилось, Горький позволил себе выпить полстакана виски и пошел подышать. Прохладный свежий воздух, которого так не хватало в прокуренном кабинете и общей духоте штаба, немного поднял настроение, алкоголь сделал логика чуть покладистее и добрее. Глядя на подошедшего к нему парня, он даже удостоил того ответом на не слишком вежливую просьбу закурить.
- Не молод? - достаточно холодно спросил Максим.
Парень в ответ выдал совсем уж неожиданные строки:
- Вечно молодым, вечно пьяным! - на удивление чисто пропел незнакомец, высоко подняв незамеченную Горьким до этого бутылку, в которой на донышке еще плескалось что-то мутновато-красное. - Не глупи, мне уже полгода, как двадцать.
Внезапное сокращение дистанции заставило Максима поморщиться, но за сигаретами он все же потянулся.
- Законом запрещено пить на улице, - оповестил его Максим.
- А мне закон не писан, я же этот, мать его, Гамлет! - рассмеялся парень.
Горький удивленно поднял бровь и усмехнулся. Вероятность того, что незнакомец мнит себя героем шекспировского романа, крайне мала. Значит этот тип знает о соционике. Сам Максим эту науку открыл для себя не так давно и, склонный все систематизировать, только обрадовался, найдя в ней много полезного. Больше всего его порадовало то, что его тип совпал с именем, значащимся в паспорте - Максим. Удобно, легко, логично - то, что надо.
- Гамлет?
- Да, бывшая меня из-за этого бросила, что-то про каких-то дуалов твердила, - фыркнул Гамлет.
- А она не представлялась?
- Лена она, - Гам посмотрел на собеседника, как на идиота.
- В соционике, - вздохнул логик, прикурил своему дуалу, и они пошли дальше вместе, но на значительном расстоянии. В сущности, обоим было все равно, куда идти.
- Габен.
- Вы конфликтеры, - усмехнулся Макс. - Неудивительно.
- Да знаю я, она мне все это дерьмо растолковала. Только что-то полгода это ее не волновало, а как узнала - все, пошел вон, мне нужен радостный идиот! - Гамлет начал повышать голос, до чего Максу, по сути, и дела-то не было, но он ответил.
- Тебе тоже нужен дуал.
- Ты-то откуда все это знаешь? - скорее предъявил, а не спросил Гамлет.
- Случайность, - отмахнулся Максим, хотя сам в случайности не верил. Этот парень явно нес какую-то выгоду. - Я Макс, можешь так и называть.
Гам допил содержимое бутылки и выкинул ее в ближайшую урну.
- А мне кто нужен? - Этик оставил свой пренебрежительный тон - в собеседнике чувствовалась сила, перед которой он трепетал.
- Максим Горький.
- Ты?
Логик только усмехнулся в ответ на наглость парня.
- Такой, как я.
- Конечно, да! Вас послушать, так я проживу счастливо всю жизнь с тем, кто мой этот!
- Дуал, - холодно отозвался Максим. Эта сцена начала уже его утомлять. - Не обязательно, но шанс велик.
- Ну так давай! - уже орал Гамлет. - Давай! Попробуем! Ты - этот, я - этот. Просто возьми и сделай со мной что захочешь! Да меня от одного твоего вида коробит! Ты как статуя!
Горький действительно отличался выправкой и статностью: прямые сильные плечи, словно выточенный торс, однако на удивление мягкая походка. Смотрел Максим всегда прямо перед собой, как будто собеседника не существовало вовсе, а разговаривал отрывисто и по делу.
В противоположность ему, Гамлет был вытянут, но худ, два или три раза менял положение рядом с Максимом, обращался напрямую к собеседнику, пытался смотреть в глаза своими глубокими блюдцами - самой выразительной и яркой частью не только лица, но и образа в целом.
- Ты слишком импульсивен, мальчик, - ответил Максим, хотя на словах Гамлета "сделай со мной все, что захочешь" сердце как будто пропустило удар. Хорошего секса у логика давно не было.
- Мальчик?! Ты сказал мальчик?!
Горький смотрелся лет на тридцать уж точно, так что обращение, по его мнению, было вполне допустимым. Максим кивнул.
- А знаешь что? Пускай мальчик, зато способен хоть что-то чувствовать, - Гамлет гордо вздернул подбородок. На самом деле сейчас он бы, наверно, отказался от этой способности потому, что в голове все перемешалось. Этик ничего не понимал и хотел просто уйти от реальности: туда, где ему будет хорошо - и если этот мужик мог гарантировать успех, готов был рискнуть.
- Мои искренни поздравления, - Максим даже повернул голову в сторону Гамлета, слегка кивнул и спросил: - И как? Хорошо?
- Слушай, чего ты меня лечишь? Знаешь, как лучше - помоги, не знаешь - отвали!
- Мало знать, как помочь, надо хотеть.
- Тебя мотивировать? Тебе мало всего меня? Раз мы дуалы, тебе должно быть хорошо с таким, как я.
Говорил парень поразительно складно для такого состояния, и Максим всерьез задумался. Гомофобом он не был, но и с парнями до этого не спал. 1:1. Не был уверен в человеке, но то, что парень - Гамлет, ясно, как день. А дуалы не каждый день предлагают Максу всего себя. 2:2. Что делать, если парень к нему привяжется, логик не знал. Но не упускать же такой шанс?
- Будешь делать все, как я скажу, - Макс повернул к дому, а Гамлет, который, помедлив, все же решился на эксперимент, пошел следом.

Порядок в квартире у Максима был идеальным. Можно было бы подумать, что здесь вообще не живут, а только убираются, если бы не выбежавший навстречу черный кот, который сразу стал тереться о ноги хозяина.
- Уйди, - с тщательно скрываемой лаской, которую тонко чувствующий Гамлет все же уловил, сказал Горький. - Тебе туда, - Макс указал Гаму на виднеющуюся дверь. - Я скоро буду.
Темный коридор привел этика в спальню, и он сразу отметил спартанскую простоту в сочетании с отличным вкусом: цветов по минимуму, мебели тоже, кровать большая и жестковатая, все вещи кроме книг скрыты за дверями огромного шкафа-купе. Гамлет рассматривал книги по всевозможным языкам, начиная с английского и заканчивая письменами забытых миром индейцев, когда в комнату вошел Макс.
- Ничего не трогай, - предупредил он: - Без моего разрешения.
Гамлет повернулся.
- Твое тело тоже подпадает под это правило?
- Нет, но у тебя в любом случае не будет возможности меня потрогать, - слово "потрогать" звучало по-детски, и Максим слегка нахмурился, произнося его. Вспомнился возраст парня. - Надеюсь, у тебя не первый раз?
- Нет, - фыркнул Гамлет, и снова отвернулся к книгам, демонстративно заведя руки за спину. Греческий, чешский, китайский... Макс подошел сзади и первым делом стянул с парня кофту и майку, а уже потом, не позволяя повернуться, начал целовать худощавые плечи и лопатки. Запястья Гамлета дуал вскоре сковал холодным металлом, а не шею надел что-то контрастно теплое, приятное.
- Можешь орать и сопротивляться, - тихо, но жестко сказал Макс. - Так будет даже лучше.
В следующую секунду этик оценил все великодушие партнера: действовал Максим быстро и резко, поцелуи стали укусами, любая попытка повернуться жестко пресекалась. Если бы ему запретили кричать, он бы не смог.
- Это мне должно понравиться, да? - Оказавшись буквально вжатым в матрас, этик все же решился подать голос.
- Именно, - Макс развернул Гамлета на себя, и тот увидел его хищную ухмылку, лихорадочный блеск в глазах. Именно это завело парня лучше любых поцелуев и слов. Ощущение того, что он кому-то необходим: кому-то сильному, властному, кому-то бесстрастному обычно, а тут вдруг - такому горячему. Гамлет рванулся было к губам Макса, но тот дернул за цепь, и этик снова упал на кровать, а Макс быстро раздел его, развел ноги как можно шире, и сам наконец-то спустил штаны. Гамлет отметил про себя только огромный размер и полоску, которая разделяла загорелую и бумажно-белую кожу, и поторопился закрыть глаза, чтобы обострились все остальные чувства.
- Можешь начинать голосить, - Макс до синяков сдавил бедра Гамлета и вошел резко, одним сильным толчком до самого основания.
Этик вправду крикнул, но скоро привык к мерным толчкам и застонал сквозь зубы уже не от боли.
- Ну и чего ты меня, как школьницу? - выдохнул Гамлет.
- Похож потому что, - ответил Макс, но ритм сразу изменил: выходил и входил почти полностью, быстро, с азартом. Гам выгибался, как девица, бубнил что-то и до неприличия жадно подавался навстречу, с каким-то мазохистским удовольствием. Логик наклонился к юноше, поцеловал впервые, глубоко и с чувством, оставив кровоточащие ранки, и так и остался дышать партнеру в губы, слизывая иногда проступающие кровавые бусины. Так продолжалось, Гамлет был готов поклясться, около века, а потом Макс перевернул его спиной к себе, поставил на колени и продолжил, только быстрее, сжимая руками кожу на выпирающих ребрах. Кто первый кончил, сказать было трудно, потому что Макс продолжал двигаться внутри этика и после, но то, что это был не последний раз за ночь, понимали оба.

Наутро сперва проснулся Гамлет. Все тело приятно ныло - сказывалась прошедшая ночка. Во рту было сухо, голова не болела, но тяжесть чувствовалась. Зато на душе больше не метались хаотично кошки, разрозненные потоки мыслей на удивление гармонично сплелись во что-то цельное, настоящее. С освоенной ночью ролью пришел очередной смысл жизни, теперь Гамлет был уверен: стоит все-таки быть.
По дороге на кухню он не заметил черный клубок под ногами и чуть не придавил удивленное животное, потерял равновесие и влетел в огромное зеркало. То чудом не разбилось, но отражение произвело на Гамлета впечатление сильнее, чем смогло бы рассыпающееся в мелочь стекло. Солнечные лучи до коридора почти не доходил, и в мутноватом дневном свете и без того бледная кожа этика казалась белоснежной. На ней красовались синяки: на запястьях - от наручников; на бедрах - от пальцев Макса; на коленях - в какой-то момент они свалились на пол с такой большой кровати. Вся шея пульсировала, и Гамлет начал перебирать в голове все свои водолазки и шарфы, которыми можно бы было скрыть красноречивые отметины Горького. Еще раз оглядев свое отражение, этик хмыкнул: этот секс того стоил.
Вода из баллона казалась такой вкусной, по сравнению с тем, что было сейчас у него во рту, что Гам выпил подряд три стакана и поспешил к холодильнику: жутко хотелось есть.
Максим зашел сразу вслед за запахом сигарет, сел в свое кресло и неодобрительно посмотрел на дуала.
- Я разрешал тебе здесь шариться?
В ответ вызывающий взгляд. "Какой вспыльчивый."
- Ладно, готовь, - усмехнулся Макс. Настроение было хорошее.
Пять минут, разбитая Гамлетом тарелка - и парни уже завтракали горячими бутербродами. Макс рассказывал какие-то обидные соционические анекдоты про Гамлетов, его дуал вопил в ответ, лишь подтверждая их правдивость.
Скоро в куртке у Горького зазвонил телефон. Максим пошел ответить, и вернулся на кухню только через пятнадцать минут, одетый в костюм и серьезный.
- Тебе пора, я уезжаю, - Гамлет лишь непонимающе на него смотрел. - Прямо сейчас, - холодно ответил Макс.
- Куда?
- Командировка. Вернусь - может еще встретимся.
"Конечно, встретимся. Что может быть хуже недельной командировки с Гексли? Надо будет выпустить пар."

@темы: Бета, Максим, Гамлет, дуалы

---

[Bella Italia]

Название: Конкуренция Солнцу
Автор: Bella Italia
Жанр: флафф и романс, пожалуй
Рейтинг: PG-13
Пейринг: Робеспьер/Гюго, упоминается Джек
Примечание: кое-что взято из жизни, так что не обессудьте за отсутствие красивых страстей
Размещение: куда хотите  только шапку не забудьте указать^^

прочти меня

Робеспьер умел красиво улыбаться. Этому его научил Гюго – человек, который улыбался, наверно, большую часть своей жизни, процентов девяносто, по расчетам Роба. А еще аналитик научился на время прятать грусть и горечь под веселой теплой улыбкой – тоже наука его дуала. Впрочем, в отличии от Робеспьера, Гюго ухитрялся всегда сохранять хорошее настроение, и грустил от силы раз в пол года. Или все-таки гораздо чаще? Но этого аналитик не мог знать. Во всяком случае, у энтузиаста находились силы быть человеком-солнцем.
Издалека Роб увидел высокую фигуру, рассекающую пространство, как ураган – стремительно и несколько безумно с виду. Солнечные лучи скользили по его волосам, блестели на оранжевой рубашке, выхватывали каждый широкий и легкий шаг. Дневное светило явно пыталось отвадить людей от своего конкурента, который в это время буквально ослеплял всех неразумных прохожих, которые забыли надеть очки перед выходом из дома. Среди них, кстати, оказался и аналитик. Но, учитывая, что было это далеко не в первый раз, Робеспьер почти не щурился, а только опустил глаза вниз. Он шел навстречу Гюго – так уж сложилось, что когда энтузиаст возвращался с работы на их общую съемную квартирку, аналитик уходил репетиторствовать. Шел он сейчас к первокурснице из их же университета – многие знали о Робе, как об одном из единиц, получающих повышенную стипендию. Это была замкнутая, но добрая девушка – она почти не болтала, но вечно угощала своего репетитора то чаем с медом, то булочками, чем немало его смущала.
Едва Робеспьер стал вспоминать, какова, собственно, тема сегодняшнего занятия, как услышал привычное, оглушительное и веселое «привет!» и почувствовал, как его треплют по волосам. А он так старался превратить свои вечно растрепанные космы во что-то приличное.
- Да, здравствуй, - тихо поздоровался аналитик, подняв, наконец, взгляд с асфальта в трещинах на сверкающего улыбкой соседа.
- У меня что-то ноут в последнее время очень медленно работает. Как вернешься, проконсультируй, пожалуйста!
При всем вежливом тоне просьбы, она была произнесена с некоторым нажимом. Это показалось аналитику несколько нелогичным: разве Гюго еще не понял, что его тихий сосед просто не может не согласится? Иногда Роб сам на себя злился – соглашаться было не всегда для него удобно. Но когда на него налетал этот странный веселый и ласковый человек, то всё, что зовется здравым смыслом и – чего уж там! – осознанием происходящего, покидало Робеспьера, оставляя только сами просьбы, сказанные легко, весело и дружелюбно, будто они – давно не видевшиеся братья.
- Конечно. Мне не трудно, ты же знаешь, - беспомощно глядя на Гюго, кивнул Роб.
- Спасибо а-а-агромнейшее! – энтузиаст улыбнулся еще шире и приобнял аналитика. – С меня ужин! Ну все, я побежал!
Очнулся интроверт примерно через минуту. И с неудовлетворением отметил, что этот тип со сверкающими карими глазами и ослепительной голливудской улыбкой снова ввел его, и так практически неспособного отказать друзьям, Робеспьера, в транс. Как цыганка какая-то!
«Наверно, он знает. Знает и пользуется», - с досадой подумал Роб. Впрочем, его услуги для Гюго на этом не заканчивались – за квартиру больше платил он, аналитик, подрабатывающий студент с повышенной стипендией. Но тотчас же интроверт успокоил себя тем, что ради присутствия этого солнечного человека и его вкуснейших ужинов (эти приятности случались примерно раз в две недели) можно было бы пойти и на большие жертвы, так что лучше не быть настолько мелочным и позволять собой руководить дальше. Все-таки, он, Робеспьер, не Джек Лондон со второго курса, который даже за мелкие подсказки по предметам со своих соседей по комнате в общаге деньги сдирает.
- Чего это ты так поздно вернулся?! А если на маньяка или вора нарвешься? – встретил его почти возмущенным криком Гюго.
- Сейчас только пол десятого, - попытался оправдаться оробевший аналитик.
- Уже темно! – кажется, сосед возмутился уже по-настоящему. Наверно, вспомнил, как сам обычно возвращался примерно на час позже, чем говорил.
- Прости, что заставил тебя волноваться. Пожалуй, я пойду разбираться с твоим ноут-буком, хорошо? – покорно извинился Роб. Надо быть тактичным к друзьям.
- Сначала ужинай.
Увы, одним только ужином дело не закончилось. Непредсказуемого энтузиаста угораздило еще и пунш приготовить.
- Гюго, прости, но я по праздникам только пью, - с несколько виноватым видом произнес интроверт. Все-таки, человек готовил, старался.
- У тебя сегодня день рожденья, дорогой! Двадцать один год, так что даже не пытайся отнекиваться! – сияющая улыбка и блестящие энергией глаза снова заместили предмет гордости Роба – способность самостоятельно соображать.
- Тем более, завтра суббота, мы свободны!
Если бы аналитик был способен думать, то он бы возразил, что ему еще ноут энтузиаста чинить, и вообще у него от алкоголя бессонница, но весь его огромный внутренний мир из правил, бесчисленного количества маленьких систем и пунктов заместил Гюго: его энергия, его желания, его просьба.
- За красоту!
Дзынь.
- За нас!
Дзынь.
- За женщин!
Дзынь.
Робеспьеру хватило трех бокалов, чтоб опьянеть до стадии большой энергичности и безрассудной храбрости. Но он смог бы сохранить хоть капельку здравого смысла, пошли ему судьба в собутыльники кого-то другого. Но этот…
- И знаешь, что? Мой ноутбук и задачи по физике не устоят перед твоим могущественным мозгом даже после трех бокалов виски, какой там пунш, детка! – Гюго вещал и вещал, все веселее и веселее, благо алкоголь имел воздействие и над ним. Робеспьер путался в его словах, отвечал редко и не впопад, пьяно улыбался, повернувшись к дуалу всем корпусом на неустойчивой табуретке. Когда-то у него спросили: «Каков этот легендарный Гюго, по-твоему?», и, глядя сквозь собеседника, Роб ответил: «Он совершенен». Вечно вводит в транс, ничерта не ориентируется во времени, но если в этом мире и есть идеальные люди, то это такие, как энтузиаст. Сквозь сияние желтоватой кухонной лампы и веселых карих глаз, опьянение и глупую радость к Робу пришло понимание и осознание. А если так, то срочно нужно поделится с Гюго – разве он хоть что-то скрывал от друга и соседа по съемной квартире? Друга ли?..
Зацепившись за паузу в монологе энтузиаста, как утопающий – за соломинку, аналитик дрожащей рукой взял руку Гюго, сжимающую бокал, а потом, в ступоре, опустил взгляд и только успел открыть рот.
- Знаешь, если чувствуется необходимость что-то сказать, то лучше всего решится и таки сказать это, - уже более спокойно посоветовал дуал.
- Я тебя люблю, - неловко улыбаясь, произнес Робеспьер.
Гюго ласково улыбнулся и притянул его к себе.
На удивление, Робеспьер проснулся без головной боли и с приятной усталостью во всем теле. Затем он понял, что обнимает руку Гюго, к которой прижимался щекой во сне и что на нем нет вообще ничего, кроме одеяла. Стало ясно, что было после ужина и попойки, и что до плохо работающего ноута руки так и не дошли. От смущения Роб просто не знал, куда себя деть. Отпускать руку не имело смысла: дуал уже наверняка почувствовал, что его обнимают. Потому захотелось немедленно испарится и чтоб энтузиаст потом думал, что все это ему приснилось. От смущения аналитик почти расплакался.
«Он был другом, другом! А теперь наверняка меня пошлет, что же я наделал…»
А между тем отрывками возвращалась память. Робеспьера, не смеющего возражать, раздевали рваными движениями, влажно целовали куда придется, и наконец прошептали, с беспечным смехом глядя ему в глаза: «И я тебя люблю, ботанище!»
Затем было жарко, нежно и больно. В ушах зазвенел собственный стон: «Гюго…»
Аналитик успокоился, встал, оделся и со спокойным, счастливым сердцем пошел готовить завтрак.

@темы: Гюго, Альфа, Робеспьер, дуалы

---

[Reinforced concrete]

Автор: Yuki-Сказочник
Название: Шоколад
Жанр: Hurt/comfort
драббл
Рейтинг: nope
ТИМы: Максим Горький, Гамлет


Вообще-то, горьким в жизни Гамлета был только шоколад, но, хотя обратное так же верно, в этот раз речь пойдёт не о шоколаде, а о Горьком. Между ними не было ни любви, ни ненависти, не знакомства, их связывали только деньги и плитка шоколада, горького, которая неизменно шла сверх оплаты.
Клиентура Гамлета – люди богатые и с весьма специфическими требованиями, которые тот, как и его коллеги, выполнял за хорошие деньги. Разумеется, довольно часто клиенты желали сохранить максимальную анонимность, вследствие чего им давали кодовые имена, и Горький (благодаря его шоколаду) не стал исключением. Гамлет знало нём лишь имя и адрес квартиры, в которую приезжал три раза в неделю, покахозяина не было дома. Обязанности были невелики: «жить» там с десяти утра до шести вечера. Фактически, Гамлет просто передвигал вещи с места на место, опустошал холодильник и пачкал посуду, но к следующему его приходу на столе лежал конверт с оплатой предыдущего посещения, и всё снова находилось на своих местах, в идеальной чистоте и порядке (даже содержимое холодильника было то же).
Поэтому Гамлет не без оснований считал Макса больным: кому в здравом уме потребуется выкидывать немалые суммы за следы чьего-то присутствия в своем доме (в конце концов, для этого существуют родственники, жёны, любовницы…). Впрочем, когда однажды они столкнулись в дверях, парень полностью уверился в своих выводах – Макс выглядел больным даже внешне. Бледный, худой, с лихорадочно блестящими глазами, он сжимал в руках портфель и ключи так сильно, что побелели костяшки, и далеко не сразу оправился от потрясения и поздоровался.

Был ли Горький так богат, как считал Гамлет? Нет, ему просто была нужна помощь, за любые деньги. После тяжёлого расставания, он так и не смог найти никого взамен. В его квартире теперь всегда царил неизменный порядок ичистота. Порой Макс ловил себя на мысли, что в пятый раз хочет поправить, например, карандаш, но тот и так находится в идеальном покое уже несколько недель. Паркет, состоящий из неплотно пригнанных друг к другу дощечек «разного»размера и фактуры, вскоре сменили наливные полы. Но если это, в общем-то, не выходило за рамки разумного, то позже расположение всего, даже мебели было выверено транспортиром, угольником и рулеткой. Но успокоение все равно не приходило, даже наоборот. Однажды ночью, в припадке, Горький содрал обои, узор на которых не соответствовал его понятию порядка, и на следующий день закрасил все стены однотонной краской. Когда же Макс начал серьёзно задумываться об оконных и дверных проёмах, которые не находились на «своих»местах, ему стало ясно, что следующим шаг – психиатрическая лечебница. Тогда он и обратился в фирму, где работал Гамлет. Ему было всё равно, кто и что будет делать в его квартире, лишь бы исчез наведённый им порядок.

Так что, между ними не было ни любви, ни ненависти, только один разговор и плитка шоколада, разумеется, горького. Гамлет по-прежнему приходил и уходил в назначенное время, а Макс по-прежнему оставлял оплату в конверте на столе.
Больше они ни разу не встретились - в жизни Гамлета горьким был только шоколад.

@темы: Бета, Максим, Гамлет, дуалы

---

[Gute Nacht]

Автор:  Gute Nacht
Название: Опасная уборка
Жанр: слэш, мини, PWP
Рейтинг: NC17
ТИМы: Жуков/Есенин
Отзывы и критика вТИМности принимаются, только слишком сильно не бейте, это мой первый фик в соционическом фэндоме. Написалось вчера совершенно нечаянно на тему "То, что лежит на столе"))

Из смежной комнаты пентхауса доносились негодующие возгласы, - Жуков разговаривал по телефону. Потом прозвучала минутная нецензурная тирада, и с дребезгом хлопнула дверь, приглушая продолжающееся недовольство собеседником. Есенин вздрогнул и повел плечами - в моменты ярости Жукова было неприятно находиться рядом, даже если она была обращена на кого-то другого. Будто все пространство заполнялось волнами агрессии и начинало давить. Лирик вздохнул, и принялся вновь усердно махать кисточкой для протирания пыли вдоль многочисленных полок кабинета Жукова.

Может, это было и не лучшее решение, взять сына погибшего делового партнера к себе. Родственники оставили мальчишку ни с чем, фактически выгнали на улицу после суда о наследстве. Ошибка молодости, внебрачный ребенок - но любимый до одури. Глядя на растерянного изнеженного неумеху, Жуков не сомневался в его дальнейшей судьбе - такие комнатные цветки не выживают в суровых реалиях. Он злился на покойника, что тот не научил сына жизни, что потворствовал его инфантильности. Он злился, потому что чувствовал теперь свою ответственность за это никчемное существо.
Жуков хотел помочь - но вовсе не собирался брать паразита на свою шею. Что он весьма прозрачно и объяснил парню – он берет его на работу. Личным помощником. И пусть не ждет поблажек. С последним слукавил, конечно - куда проще было пристроить его в свою компанию каким-то мелким клерком. Но профессиональные качества Есенина не выдерживали никакой критики, а вводить разброд и шатание в идеальную структуру организации Жуков не имел ни малейшего желания. Там такого должны были уволить еще до того, как он переступил бы порог. И он решил, что лучше уж сам потерпит эту бестолочь, пока приобщит к реальной жизни.
Так в его пентхаусе и завелся Есенин. Мальчишка был наивен, но совсем не глуп, и чувствуя себя обязанным чужому человеку, искренне старался быть ему полезным. С бизнесом не очень-то складывалось, но он как-то некстати попался Жукову на глаза после того, как тот вытолкал взашей очередную домработницу. И после этого забота о доме легла на его хрупкие плечи. И еще множество других бытовых вопросов - незаметно он стал практически необходим Жукову. Особенно Боссу - как он его называл - импонировало его умение варить роскошный кофе, подходя к процессу творчески и вдохновенно. Не сказать, что Есенину очень нравилось быть домохозяйкой, прислужницей и уборщицей, но он понимал, как крупно ему повезло. Он ценил щедрость своего благодетеля, практически не ограничивающего его в средствах, но главное, он чувствовал себя абсолютно, непоколебимо защищенным от любых внешних невзгод. За исключением самого Жукова, которого он внутренне побаивался. И не потому, что зависел от него, но было что-то в этом человеке неуловимо опасное. Такой мог ударить безо всяких раздумий и угрызений совести, такой мог убить. Под его мрачным взглядом хотелось превратиться в бесплотную тень. Ко всему, Босс обладал взрывным характером и заводился от любой мелочи, которая выбивалась из его планов. Несколько раз ощутив на своей шкуре гнев Жукова, Есенину расхотелось испытывать судьбу и по отношению ко всем его делам он был предельно внимателен и собран, хотя это и очень тяжело ему давалось. Но сожительство с Жуковым невольно дисциплинировало.
А Жукову намного больше нравился Есенин в роли верной секретарши и экономки, чем очередная неумная бабища, пытающаяся его соблазнить, или собрать компромат, или попросту стащить что-нибудь. Пусть парень и не был слишком хозяйственным, зато не раздражал своим присутствием. Он никогда не задумывался об этом, но ему было приятней и смотреть на Лирика. Ему нравилась его хрупкая, изящная фигурка, тонкие длиннопалые руки, огромные, и будто слегка влажные глаза, и даже вечно растрепанные волосы, которые Маршал постоянно критиковал как неподходящую прическу для мужчины. С манерой одеваться в драные джинсы и растянутые майки и носить огромное количество фенечек Жуков, стиснув зубы, смирился. Только заставил повыбрасывать старые, чтобы заполнить полки такими же, но хотя бы по размеру. Он по-своему заботился о мальчишке – обеспечивал всем необходимым, и не замечал. До тех пор, пока тот исправно выполнял его задания и не творил каких-то бед.

Жуков стремительно вошел в кабинет, и, прижав телефон плечом к уху, стал возиться с бумагами на столе, попутно разбрасывая все остальное - статусный, но, по его мнению, совершенно бесполезный хлам, какие-то безумно дорогие подставки, чернильницы и статуэтки, стабильно пополняющиеся после каждого дня рождения.
Есенин искоса меланхолично наблюдал за разрушающимся порядком, который он навел с час назад. Он уже привык к тому, что Жуков наплевательски относится к таким вещам. Ко всем вещам. Особенно когда раздражен.
Вдруг Маршал выпрямился и, глядя на Есенина, демонстративно отключил телефон. В воздухе запахло грозой.
- Где документы? – прозвучало с нотками металла.
Есенин вжался в шкаф, судорожно пытаясь понять, о чем идет речь.
- К-какие документы?
- Те, что лежали в черной папке. Их здесь нет! – Жуков схватил со стола бумаги и со злостью швырнул их в сторону Лирика.
- Сколько раз я тебе говорил, не прикасайся к моему столу! Куда ты их дел, мать твою? – он достал из-под стола девственно чистую урну и разочарованно откинул ее в сторону.
- Я… я не понимаю, о чем вы говорите. Все, что здесь было, все здесь и осталось.
Жуков окончательно взбесился.
- Ни хрена тут не осталось! Здесь нет ни гребаной черной папки, ни документов из нее! Ты хоть представляешь, во что мне это обойдется?
- Может быть, вы забыли их где-то? В машине… - робко предположил Есенин, потихоньку отодвигаясь к двери, чтобы ретироваться.
- Я что, по-твоему, похож на идиота?
Жуков шумно выдохнул, выпуская пар, и оперся обеими руками на стол. Он прекратил орать, и произнес спокойно, но с очевидной угрозой:
- Есенин. Тебе лучше признаться.
Лирика будто пригвоздило к месту этим взглядом, он даже не дышал. Босс не шутил, и от этого было так страшно, что даже засосало под ложечкой. Оправдаться он не мог, и потому поддался инстинкту самосохранения – попытался рвануться и сбежать. Но Жуков обладал хорошей реакцией, и кинулся наперерез, закрывая путь к выходу. Есенин отскочил за стол и напряженно остановился.
- Убью, – прорычал Жуков, медленно сокращая расстояние между ними.
- Пожалуйста... не надо. Не трогайте меня. Я ни в чем не виноват. Я не брал никаких бумаг, не брал, не брал, - лепетал Есенин, давясь слезами. Но ему не только было страшно, ему было еще и чертовски обидно, что Жуков обвиняет его в таком серьезном проступке. При всей своей рассеянности, он бы не мог потерять документы Босса.
Жуков, подойдя максимально близко, бросился к нему, пытаясь поймать. Несколько раз Есенину удавалось отпрыгнуть в сторону, но потом он все же попался и был брошен на стол. Маршал навис над ним, до боли сжимая его запястья.
- Ты халатно относишься к важным для меня вещам, а потом еще и врешь, - понизив голос, сказал он. Его едва не трясло от сдерживаемой злости.
Есенин смотрел на него широко распахнутыми глазами, и тяжело дышал. Жуков еще никогда не был так близко. Жуков еще никогда не был так зол на него. Сильные руки прижимали его к дубовой столешнице, и Есенин подумал, что они с легкостью бы переломили его шею. Неожиданно для самого себя он ощутил возбуждение от этой мысли. Да, Жуков, высокий, статный, импозантный мужчина был сексуальным, но до этого момента Есенин старался не думать о Боссе с такой стороны. Суровый Жуков казался ему слишком неприступным, и Есенин вполне удовлетворялся тайными мечтаниями о нем. Но сейчас он просто сошел с ума под этим тяжелым, пылающим взглядом в упор. Агрессия, сила и власть, физически исходящие от Жукова, сожгли его и оплавили. Есенин застеснялся что-либо говорить ему, он просто медленно развел ноги и обхватил ими Жукова за талию.
За одно мгновение Маршал переменился в лице, и гнев исчез, уступив удивлению, а потом восторженному вожделению.
- Черт, - только и сказал он, прежде чем наброситься на свою хрупкую жертву.
Жуков никогда не жаловался на плохое либидо, но сейчас он чувствовал себя сорвавшимся с катушек подростком. Кто бы мог подумать, что этот несуразный мальчишка вызовет в нем такую страсть? Тот выгибался в его руках и постанывал, так тихонько и естественно, что Маршал испытывал дрожь. Он не рассчитывал сил, он рвал на нем одежду, чтобы добраться к вожделенному телу – тоненькому, почти безволосому. В голове была лишь одна мысль – овладеть им, и как можно скорее. Трахнуть этого поганца с губами нежнее, чем у нимфетки. Жуков не озаботился смазкой, только сплюнул на ладонь, и растер по своему члену. Призывный взгляд Есенина из-под ресниц, его смущенно-возбужденный румянец, его податливость и готовность делали из него зверя. Он развел ему ноги пошире, поднимая их, и безжалостно вторгся в его плоть. Есенин закусил губы, у него невольно наполнились слезами глаза – от боли, но он не попросил бы Жукова остановиться, даже если бы тот его послушал. Нет, эта боль была пронзительно сладкой, возбуждающей его до потери сознания. Жуков не давал ему ни привыкнуть, ни перевести дух, он брал его бесцеремонно, практически насилуя, но именно это заставляло Есенина вскрикивать от удовольствия от его коротких, сильных толчков внутри него. Это была осуществленная эротическая мечта – горячий, неистовый мужчина, который так сильно его желает, что не имеет никаких тормозов. Тот самый мужчина, о котором Лирик боялся даже помыслить. Это было наслаждение, это было счастье. Сильная рука со сбитыми костяшками уверенно и властно легла на его член, и Есенин кончал под ним, вместе с ним, умирая от страсти и блаженства.
- Есенин… - прозвучало обманчиво нежное, – Есенин, ты в порядке? – уже обычным деловым тоном, возвращая в реальность.
Есенин разомкнул ресницы и увидел серые глаза. Внимательные, заботливые. Почему они казались ему страшными?
- Я твой, Жуков, - негромко, но очень твердо заявил юноша, - навсегда.
После случившегося ему было море по колено.
- Конечно, мой, - усмехнулся Жуков как само себе разумеющемуся. И притянул к себе, обнимая. – Только мой. Ну, теперь пошли в душ.
И не дожидаясь ответа, стащил Есенина со стола.

Жуков уже был у двери и собирался уходить на работу, когда в холл выбежал заспанный Есенин, спотыкаясь о простынь, в которую заворачивался. В его руках была знакомая черная папка, и он торопливо сунул ее Жукову в руки, виновато улыбаясь.
- Я вспомнил, – он пожал плечами и чмокнул Маршала в щеку, надеясь, что тот не будет слишком рассержен.
Но Жуков только широко улыбнулся, и обнял Есенина за талию, прижимаясь к его губам в глубоком, страстном поцелуе. И ушел, ничего не сказав.

@темы: Жуков, Есенин, дуалы

---

ДД 0

[theodore.]

Автор:  theodore.
Название: ДД 0
Жанр: хз. Ангст? оО
Рейтинг: R
ТИМы: Драйзер/Джек
искушение одного несчастного Т___Т инквизитора

1

Как-то под утро, когда почти совсем чисто на небе. Когда ещё только сизым туманом лижет по окошкам и наливается росой трава. Как-то под утро… Как-то однажды…
- Проснись.

Я вскочил с кровати, уже заранее зная, что это не просто сон. Провёл рукой по взмокшему лбу, ступая босыми ногами по холодным доскам. Сверху по спине просвистела и хлёстко распорола надвое. Плеть в сторону откладываю и поднимаю голову, смотрю в тёмный провал угла, стараясь поймать плотную постороннюю тень.
Помню отчётливо: я, вытянувшись на жёсткой кровати, и он – нависающий сверху, капающий золотом из глаз и холодным языком мне по лицу.
- Проснись, - хриплю сам себе, чуть морщась от боли, - проснись... – качаю головой.
Поднимаюсь на ноги, чуть прихрамывая дохожу до кровати и осторожно опускаюсь на самый край. Солнечные лучи уже пробиваются через плотные доски ставен. Проскальзывают по потолку блёклыми полосами и тают, достигнув противоположной стены.
Притаился и где-то здесь стоит. Пялит на меня угольками глаз, спину выгибает, переступая с копытца на копытце.
- Не дождёшься… - и только руки мелкой дрожью, и только теплом от копчика и вверх по спине.
Во имя Господа...

2

- Сволочь Вы, вот Вы кто, - сказал и как - будто подмигнул.
- Пошёл прочь! – сам не понимая, что творю, я метнул в его сторону головню, которая ударилась о стену и рассыпалась на множество алых огоньков.
- И хам, - слышу я его голос уже справа от себя и резко оборачиваюсь, - Вас чему-то не тому учили в Ваших семинариях. Или где там теперь учат, как людей правильно кромсать?
Я кручусь, как обезумевший на месте, а он всякий раз оказывается у меня за спиной – то у правого, то у левого плеча, - «где же Ваши хвалёные манеры? – снова шипит мне над ухом, - некрасиво в гостя поленом швырять. Так и убить, знаете ли, можно».
- Пошёл вон!!! – выкрикиваю надрывным голосом и пробуждаюсь.
Опять, опять он во сне и снова нашёптывает мне, снова кривляется, извивается передо мной. «Кровавые мальчики пляшут в глазах, а на руках – к костру. Ручки – ножки переломаны. Что из ведьминого чрева вышло, то вместе с ведьмой на костёр пойдёт», - вспоминая обрывки сна и сажусь на кровати.
- Я тебя не боюсь, – говорю негромко, но отчётливо, но теперь, когда взошло солнце, он мне не отвечает и на глаза больше не показывается, - не боюсь! Слышишь?! Попробуй только хоть раз ещё…
Скрипит входная дверь, мальчик заносит в комнату кувшин с водой и полотенце.
- Иди, - отпускаю я его, - иди. Иди! – нетерпеливо отбрасываю одеяло и подхожу к столу. Стоя лицом в угол, опрокидываю немного воды себе на голову, растираю шею, остужаю воспалённую голову.
- Иди! – выкрикиваю, замечая боковым зрением, что мальчик стоит в дверях и округлившимися от удивления глазами наблюдает за мной.
Все.. все убирайтесь…

3

Как только лягу на кровать, как только глаза закрою – уже заранее знаю, что сегодняшней ночью всё снова повторится. Пляски в полыхающем лесу, между извивающихся тел шагаю и кто кого преследует уже не понятно. У меня в комнате: восемь углов и девятый сквозь пол до потолка – открывает дверь и он кланяется мне: «Доброй Вам ночи, что же не спится?».
Знаю, уже заранее знаю: поперёк неба его рога, копытами в землю бьёт и рушит, зубами лязгает над крышей и вместе с черепицей и трубой: прожевал, оскалился, облизнулся.
«Что это Вы, милейший, так на меня смотрите, будто и не рады гостю? За Ваше бы воспитание взяться… А, впрочем, и так сойдёт!». И снова около меня: скачет, падает на колени, вцепится в штаны, рвёт их на себя. У ног моих проползает, по пальцам языком, вокруг шеи руками и по ушам горячим паром: «Ну, неужели же не рады?».
Знаю, заранее знаю, как пойдёт и чем кончится: вот его пальцы у моего лица, вот уже запускает в волосы, уже становится на руки, в один прыжок от двери до кровати. Плохие, тяжёлые сны, и в каждом сне теперь – он: золотистая кожа в свете костра наливается алым и лоснится от пламени и дыма. «Веселей! Веселей!» - пританцовывает, бьёт в ладоши, звоном такт отбивает, в браслетах по локти и от колен до щиколоток вниз. И на каждом – монета и ленты, и в каждом – зарево пожара и оглушающий треск поленьев.
«Ну же, нуууу же», - облизывается, набрасывается, скалится, смеётся, растягивается в широкой улыбке и в самое лицо мне выдыхает ледяной струёй.
«Хочется, конечно хочется», - скрипит металлический голос и смех вслед за ним – разливается по небу, покачивает звёзды и луну едва заметно в бок.
«Туда, вот так, - и выпускает изо рта длинный тонкий раздвоенный язык, по груди, отщёлкивая пуговицы и ниже, под одежду. Одёргивает через минуту, а я сильнее сжимаю кулаки, что есть сил зажмуриваюсь.
«Туда? – снова слышу голос уже откуда-то снизу, - вот так?». И через минуту меня всего ошпарит, окатит плотной, упругой волной, а когда отступит и отпустит, без сил упаду и на полу утром очнусь, будто и правда только сон и ничего за ночь не происходило. А потом опять: под холодную воду, мальчик на пороге, гоню его, ещё мокрый опускаюсь на колени и тяжёлой и цепкой спину себе в клочья и полосы, уже красным по полу дорожка от угла до двери за мной тянется, полотенцем по спине, не морщась от боли, потому что даже страдать не заслужил.
«Обещаю выстоять», - шепчу в заднем ряду, а потом, на пути к камерам, спускаясь в подвал, застыну на лестнице от головокружения. От галлюцинации, от постороннего шума, показавшимся мне отчего-то знакомым. «Не бойся огня», - и словно снова языком по скуле до глаз... Кулак в кровь о стену и дальше вниз.

4

«…жил некогда без закона; но когда пришла заповедь, грех ожил, а я умер: заповедь, для жизни данная, послужила мне к смерти, потому что грех, взяв повод от заповеди обольстил меня и умертвил ею. Закончим. Аминь..».
Они расходятся, и я, в последних рядах, не торопясь спускаюсь к себе. Знаю, Господи, что испытываешь меня. Знаю, что воля твоя безгранична, знаю, что сам позволил ему каждую ночь и сам пронзишь как только увидишь, что я несгибаем и нет его власти надо мной.
Спускаюсь по каменным ступеням, а вокруг – полная тишина и даже стука шагов не слышно. Останавливаюсь и вглядываюсь вниз, туда, где один за другим потухают медленно факелы и пролёт погружается в кромешную темноту. Господи, избавь меня и дай сил. Господи, избавь меня и дай сил. Господи, избавь меня и дай, господи, из…
Уже прямо около меня – с тихим шипением сходит на нет, потухает, оседает на колышке. И как только последний отблеск от стены зеркалит, я снова чувствую этот металлический запах, слышу лёгкий гул у своего плеча и два золотых огонька во тьме вспыхивают, суживаясь в щёлки, посмеиваясь надо мной.
- Господи, дай мне… - под нос себе негромко, глаза закрываю и руки в кулаки, - дай мне, господи…
Не смотрю на него, не слышу его, не верю в него, не понимаю, что происходит…
- Дай мне… - почти шепчу, а его дыхание уже у самой шеи и языком по ушной раковине и внутрь.
Не вижу его, не верю в него, сон сон сон
Шипит и вьётся, стук копыт и по полу, как змея хвостом. По ноге вверх ползёт, останавливается и сжимает. Не верю. Не чувствую.
- Вы бы поздоровались, невоспитанный мой, - и в лицо мне горьким паром обдаёт, а сам всё крепче и выше, - что же Вы, всё ещё меня не замечаете? Даже теперь?
Пускай темно, я глаз не открою. Потому что стоит хоть слегка – и вот уже его хищная пасть у самого носа зубами щёлкает. Обеими руками мне в пах вцепился и сам трётся, шавка, шлюха, мразь!
- Вы и теперь, деревянный наш, будете делать вид, что ничего ровным счётом не случается? Посмотрите же сами, да Вы сейчас, пардон, штаны порвёте.
Дай, господи, мне, сил. И прекрати уже всё это!
- В аду гори, - сквозь зубы, всё ещё зажмурившись, не разжимая кулаков, не двигаясь с места, а он только ближе прижимается и шепчет, языком скользя по кадыку:
- Да и Вы огня не бойтесь.
Один раз – к стене и руки за спину – обжечься не страшно, страшно – на хрип срываясь и ударяя в ритм снова накалывать и прижигать. Страшно его на колени ставить за подбородок и сдавить, чтобы рот открыл и самому потом оседать, утирая пот с ладоней и лица вдвое складываясь, выдыхая шумно и между ног ладонями зажимая. Один раз впустить не страшно толчок толчок.. толчок! – страшно потом караулить его у двери.
Спасибо, Господи, что не оставил…

5 fin

И лишь пробьют сумрак лучи, я нагой по улице пройду и прямо к площади. Уже пылает и жаром пышет, спотыкаясь о брёвна и хворост сухой под ногами трещит. Вхожу, зажмурившись и ладони в кулаки. Руку назад и его за загривок: я с тобой горел, так теперь и ты со мной попробуй. Лижет и жжёт по бокам, а я ему шею сзади сжимаю, что есть сил и к себе – глаза в глаза, а у самого уже, чувствую, течёт по щекам и горячим чем-то капает с подбородка. У него – золотым по груди растекается, у меня – лазурным. Взвизгивает и вьётся в моих руках, а я его за плечи и к себе притягиваю: ты не этого, разве, хотел? Кость из груди и насквозь, лопается и шипит. А вокруг огонь. Разве не этого? Пламя и чёрным к небу, а у самой земли – ярко-алым и мы в центре круга, у столба, слились и расплавились. Ты – обезумившими глазами на меня, вырываешься и бьёшься, и я – бесстрастно холодным взглядом сверху вниз, не выпуская твоих раскалённых губ из своих, по лицу хлещет и только тени от скул, растекается и капает… дыру в груди и волосы на голове из белого в угольно – чёрный. Бейся смейся и кричи. Бейся, смейся и кричи. Бейся смейся и кричи. Бейся смейся и кричи! Ты хотел, чтобы я не боялся огня, не бойся и ты сгореть рядом.

И смехом чистым, сильным, ярким, небеса продырявит, тучи в клочья и само небо по шву – до самого предела, через мрак и тьму, через облака и космос, через твердь и пустоту, через себя самое и через него, застывшего напротив, вцепившегося в прожженные плечи, приросшего окровавленными губами к его расплывающимся по лицу губам.

Смех сквозь облака, смех – по земле стелется и у ног окружившей толпы разбивающейся. Искушение? В чём смысл, если так сладко поддаться ему, если за это не жалко и на костёр, и под нож, и на плаху и крюком сквозь рёбра? Реви и пой, с костром шипи и лопайся, пламя рвётся на ветру, и пеплом по улице, и голос наш – над толпой, над головами, сквозь день и в ночь: в стволах деревьев и в плеске волн. В шуме ветра и скрипе тлеющих поленьев. Бестелесые с помоста сойдём и пойдём отныне всегда рядом. Я – тяжёлой тенью и ты вокруг – золотым танцующим огнём

.

@темы: Драйзер, Джек

---

WHEN UNIVERSES COLLIDE. История первая. Ясь и Гарольд

[sillvercat]

Автор:  sillvercat
Название: WHEN UNIVERSES COLLIDE. История первая. Ясь и Гарольд.
Жанр: Романс, AU
Рейтинг: R
Размер: миди
ТИМы: Жуков/Гамлет, Гюго, ещё Гюго, Робеспьер, Дон, Дюма...
Состояние: пока закончен
Саммари: В некоем фэнтезийном мире существует некий постоялый двор в перекрестье миров, где хозяйничает некая дама – на лицо ужасная, добрая внутри с таинственным прошлым и магическими способностями. Дама привечает толпу всевозможных тёмных и не очень личностей. Неожиданно к ней забредает парочка беглых каторжников, чьи отношения приводят её в ужас...
От автора: Чёрт знает что получается! И конца этому не видно. В данном случае ловите историю номер один. Потом будут истории и про других персонажей. Надеюсь.
Благодарю:  +SunSet+,  F-fantazy,  Klodwig,  vowel,  вот он я, готический твой принц – которые были бетами и первыми читателями...
Предупреждение: слэш, насилие, нецензурщина и прочая похабщина)

Начало

diary.ru/~sillvercat/p171383838.htm

Окончание

diary.ru/~sillvercat/p171384837.htm

@темы: Гюго, Дюма, Альфа, Дон Кихот, Жуков, Робеспьер, Бета, Гамлет

---

[Мориссон.]

Название: Doomsday Clock
Автор:  Шелли Мориссон
Жанр: ангст, драма
Пейринг: Драйзер|Бальзак
Рейтинг: PG не из-за пейринга - общий для фанфика
For:  Steven Klink
От автора: изначальная идея принадлежит автору заявки "Бальзак имеет сверхспособности, поэтому равнодушно рушит бренный мир. Против него выходит Драйзер. Мир спасен, но какой ценой! Обоснуй зависит от фантазий исполнителя", о которой я вспомнил во время обдумывания подарка. а еще в тексте есть отсылки к трем хорошим фильмам. Стивушек, прости, это не Ремарк, не Булгаков, и даже не Паланик это все тот же любительский и каличный Мориссон, но он, честно слово, очень старался

- Знаешь, почему они послали тебя? Потому что у любого, кто приблизится ко мне сейчас, перегорят мозги. И это не метафора.

Гамма-1 цепляется рукой за шпиль и наклоняется. Порыв воздуха бьет его в лицо, немилосердно треплет короткие черные волосы и толкает их обладателя за край пропасти, но на почти не очерченных губах можно различить улыбку.
Он выглядит очень естественно и по-человечески, вот только острый запах пыли и гари, насквозь пропитавший его кожу и одежду, совсем не вписывается в этот мирный людской образ.

- Знаешь, есть такой фильм... - говорит Гамма-1 тихо, и по короткому движению ресниц я понимаю, что он закрыл глаза. - Или не фильм, а книга... впрочем, не важно. Там был эпизод, в котором герои стояли на самом носу корабля - ветер, запах моря, и беспрерывно бегущие волны там, внизу - волшебная картина... и она создавала иллюзию, о которой люди мечтают уже пару тысячелетий. Понимаешь, о чем я?

Он всегда плевал на плавные переходы.
Под нами, в тысяче метрах от нас, - неровные, угловатые, все еще дымящиеся и окруженные удушливыми облаками горячего воздуха останки. Куча хлама, разрушенная, раздробленная, и когда-то бывшая целыми произведениями архитектурного искусства - и что от этого осталось?
Гамма-1 выпрямляется и оборачивается: его глаза все еще закрыты, а пальцы по-прежнему сжимают шпиль.
Он сильно похудел с тех пор, как я видел его в последний раз - даже мешковатая одежда на нем подчеркивает излишнюю худобу: скулы стали резче, ключицы и изгибы рук - острее. Его - такого - кажется, можно переломать пополам безо всяких усилий, но мне ли не знать, что при всей внешней бледности и хрупкости он одним щелчком может перебить мне хребет.
Тем более что он уже это однажды делал...

- Полет.

Он не дожидается моего ответа и не двигается с места: только ветер продолжает теребить его волосы и одежду.
Я никогда не был здесь раньше.

- Полет над водой... - повторяет он тихо и, приподняв веки, тут же снова закрывает глаза. - Я никогда не был на море. Знаешь, я слышал, что если там о чем-то и говорят, то о море.

Я никогда не был здесь раньше. Я вообще никогда и нигде раньше не был.
Гамма-1 выпускает шпиль из ладони и, пошатнувшись от очередного порыва ветра, делает шаг вперед - вслепую, и протягивает руку - ко мне.

- Я могу убить тебя.
Не знаю, почему я сказал это, мгновенно забыв обо всех наставлениях, что мне давали меньше часа назад. Наверное, потому что это правда, и мне хотелось, чтобы он её знал.

Гамма-1 улыбнулся, и через мгновение мир окрасился в черный цвет. Утонул и захлебнулся в нем, и я, утопая вместе с ним, вспомнил, когда видел эту улыбку в последний раз.
Стекло толстое, может выдержать автоматную очередь, - так мне сказали, и я поверил сразу, хоть тогда и очень смутно представлял себе, что такое "автоматная очередь". Нами занимались всегда раздельно и держали в разных концах здания, но иногда мне все-таки удавалось увидеть его - сквозь эту самую прозрачную преграду, делящую длинный коридор на две равные части.
Он приблизился тогда - стекло моментально запотело от его дыхания - и коснулся его ладонью. Тогда-то она и появилась - линия-дуга, перечертившая его губы и кардинально изменившее лицо - я видел её, видел и запомнил. Уже спустя секунду Гамма-1 повернулся на зов (периферическим зрением я успел уловить движение губ одного из его сопровождающих) и, мазнув пальцами по все еще запотевшему островку на стекле, отвернулся.
Это не была наша первая встреча, но именно с неё я предпочитаю начинать отсчет.

- Я знаю, Гамма-2.
Мне понадобилось несколько долгих мгновений, прежде чем я понял, откуда это внезапно нахлынувшее ощущение и погружение в воспоминания. Просто он наконец-то открыл глаза.
- Я знаю, - повторил Гамма-1 и, не теряя улыбки, осторожно опустился на землю - или, точнее сказать, на крышу, ведь до земли не меньше километра. - Но я все еще здесь, и я все еще жив. Это должно радовать, но пока только удивляет.

Сегодня я впервые услышал его голос и, кажется, именно таким его себе и представлял - до этого только удавалось читать по губам.
Я вижу две бесконечные черные дыры вместо его глаз, словно зрачки растеклись, охватив не только радужку, но и большую часть белка.
- Ты хочешь убить меня до того, как я сделаю это? - наверное, мой голос дрогнул при произношении этого, но я не услышал ни слова.
- Нет. Я жду, когда ты скажешь мне "остановись".
Он плавно наклоняется - я слежу за каждым его движением, потому что стоит упустить хоть одно, и мне уже ничто не поможет - и почти утыкается мне в шею. Я чувствую, как стучит кровь в его виске, оказавшемся на уровне моих губ.
- "Остановись. Если любишь меня - остановись".

В моей груди что-то обрывается, отзываясь хрустом в теле Гаммы-1, и он меняется в лице. Улыбка стекает, и я бы не удивился, если бы она начала литься с подбородка, цедя мелкие, редкие черные капли.

- Остановись, - слово вырывается помимо воли, и я замечаю, как вздрагивают уголки губ Гаммы-1 - это подстегивает меня сильнее кнута, и я, не выдержав, вцепляюсь в его плечи. - Остановись, пока еще не поздно.
- Я все равно умру. Посмотри - от меня уже осталась половина того, что было в центре. Ты - другое дело. Ты - номер два, и ты куда совершеннее.
- Ты просто не знаешь, о чем го...
- Это ты не знаешь. Иди сюда.

Он резко выпрямляется и, сжав мое запястье, без труда подтаскивает меня к краю крыши.
Мне кажется, что я что-то безудержно упускаю, но все, что происходит сейчас, кажется мне бесконечно правильным. Вопреки тому, что внушали мне раньше.

- Что ты чувствуешь? Не говори ничего про лабораторию и про нас: просто скажи, что ты чувствуешь.

Что я чувствую? Это сложно объяснить с ходу, но теперь я, кажется, понимаю, почему он держал глаза закрытыми.

- Холод. Ветер. Влажность. Твоя рука.
Это похоже на одно из первых заданий, которые мне давали, когда я только-только начал осознавать окружающий мир. Я описывал комнаты, картины, запоминал какие-то действия, а потом воспроизводил их вслух до мельчайших деталей.
Гамма-1 кладет подбородок мне на плечо, и я с трудом сглатываю жесткий ком в горле.
- Твоя рука... ты. Боль в груди.

...боль в груди, словно ребра перебиты.
Все, о чем я могу сейчас думать - это:
"Идеологическая обработка".
"Воспитание моральных устоев".
Проект Гамма-2 стабилен, адаптация проходит успешно.
Проект Гамма-1 нестабилен, процесс адаптации нарушен.

- Мне тоже больно.
Гамма-1 отпускает меня и делает шаг назад, а я на чистом интуитивном уровне успеваю перенести центр тяжести, и только поэтому не падаю вниз.
- Я чувствую трение воздуха о кожу. Солнечный свет, от которого страшно болят глаза. Чувствую, как кислород с примесями циркулирует по организму, как пыль прилипает к лицу и оседает в горле. И каждый раз, когда оказываюсь среди людей, чувствую страшное давление: на барабанные перепонки и на меня самого. Понимаешь?
- Мне кажется, ты спятил.
- Вовсе нет. Просто я куда меньше похож на человека, чем ты.

Он проводит кончиками пальцев по моему лицу и, отступив, отворачивается. Я не отрываю от него взгляда, и мне приходит в голову мысль (глупая, ненужная мысль, вытесняющая важные данные и все еще цепляющееся осознание важности цели), что рядом мы - абсолютный, полный контраст.
Гамма-1 поворачивает голову в мою сторону и снова едва уловимо улыбается.

- Ты читаешь мои мысли? - на этот раз мой голос звучит тверже, не в пример всему тому, что сейчас творится в моей голове.
- Нет - ты знаешь, что я этого не умею. Но ты можешь, если захочешь - с твоими прекрасными глазами.

Он снова отворачивается и приподнимается на цыпочки - словно сквозь резь в веках и плотный токсичный туман пытается разглядеть уже давно выжженые им признаки жизни до линии горизонта.

...это был несчастный случай, поставивший крест на половине запланированных проектов. Я почти потерял зрение, не мог ни на чем сосредоточиться, и единственное, что переполняло меня - боль. Боль - страшная, чудовищная, пульсирующая и живая в моих глазах, внутри моих зрачков, которая возводилась в бесконечную степень, стоило мне хоть чуть-чуть приподнять веки.
Никогда до этого момента я не воспринимал свое зрение... так. Как остро необходимый элемент жизни.

- Я оторву тебе голову, Гамма-1.
- Можешь попробовать.

Я не знаю, чего он хочет от меня, но мы оба знаем, что я могу убить его.
Не только вокруг него могут перегорать чужие мозги.

Так получилось, что после несчастного случая я не мог делать ничего того, что делал Гамма-1. Ничего. Ноль. И, скорее всего, я был бы утилизирован, если бы не случайно открытая между нами разница.
Гамма-1 преобразовал - слабо (мои показатели до несчастного случая были выше) - и расщеплял материю, воздействовал на окружающую его среду и, как выяснилось потом, людей.
А я воздействовал на него. Только на него.
И только сейчас мне пришло в голову, что если он умрет, в моей жизни больше не будет никакого смысла.

- После мой смерти они начнут разработки новых "Гамм". Возможно даже, что уже начали. Восстановлением городов, не смотря на ущерб, заниматься будут уже потом. А тебя будут охранять, как зеницу ока.
- А говорил, что не читаешь мои мысли.
- Я и не читаю. Просто сейчас не так сложно догадаться, о чем ты думаешь.

Он отходит еще дальше, садится на неровный бетон и подносит руки к лицу.
С такого расстояния и ракурса мне видна лишь его ссутуленная угловатая спина, и я снова чувствую укол в груди, похожий на холостой выстрел в пустой комнате.
И снова слышу, как что-то хрустит в его теле.

- Ты совсем ничего не знаешь о людях, Гамма-2. Неужели это не мешает тебе быть им верным?
- Я знаю достаточно.
- О, нет. Чтобы хорошо узнать людей, нужно начать их убивать. И то - я разрушил почти всю страну, и все равно не могу в полной мере сказать, что разбираюсь в них.
- Откуда у тебя тогда было время на книги и фильмы?
- Нужно же чем-то себя занять во время путешествий. Опустевшие города прекрасны, но любое зрелище может надоесть рано или поздно, а технику и дерево восстановить до первоначального состояния проще простого.

Для него - конечно, проще простого.
Я должен убить его, но черт знает теперь, как мне это сделать.

- Как думаешь, если я разрушу небоскреб под нами, мы оба умрем, или кто-то выживет?

"Небоскреб под нами". Ну надо же.
- Ты не умрешь так или иначе, - мне нужно собраться с мыслями, но вместо этого я продолжаю этот бессмысленный диалог.
И дело даже не в том, что он - единственный, кто говорит со мной о чем-то, кроме моей миссии и силе.
- Уверен? - Гамма-1 медленно поворачивается ко мне, и от тени, отбрасываемой его волосами, мне показалось, что от краев его век до подбородка стекают черные ручейки. - Посмотри на меня еще раз, только повнимательней. Найди десять отличий по сравнению с тем мной, который был в самом начале нашей встречи.

У него всегда куда лучше меня получалось найти несоответствия, но на этот раз одно из них просто бросается в глаза: это его обожженные, почти обуглившиеся на самых кончиках пальцы.
Мое лицо сразу же вспоминает последнее прикосновение, дополняя, обосновывая и подтверждая полученную информацию.

- У нас своя химия в голове, отличная от человеческой и куда более устойчивая, - произносит Гамма-1, опуская взгляд на свои руки и резко сжимая их в кулаки. Где-то за пределами моей зоны восприятия звучит сдавленный множественный скрежет. - Но у нас намного сильнее развит... мм... стадный инстинкт. Мы всегда будем тянуться к себе подобным. Как я к тебе... - он разжал руки, словно показывая мне трещины, покрывшие его пальцы, - и как ты - к ним. На основе всего этого можно даже сказать, что ты их любишь.
- А ты?
- А у меня сломан позвоночник. В двух местах. Но послушай, я хочу сказать кое-что важное, - он поднял руку, с трудом удерживая её на весу,и протянул её мне. - Когда появится Гамма-3, забери его оттуда. Придумай ему хорошее человеческое имя - может, Джон, или Билл, или Джек - и забери, чтобы он не успел сбежать один и не повторил моих ошибок. Но только если ты к тому моменту поймешь все то, что я пытаюсь тебе сказать.

И снова под моими ребрами что-то обрывается, когда я вслушиваюсь в его слова, и на его лице снова появляется мучительная улыбка:

- В трех местах.
Выходит, мне даже не надо было ничего делать.
- Посиди со мной немного.

Главное - простота.
Мы оба терпеть её не можем, но точку в наших отношениях и его жизни ставит именно она.

- Как думаешь, они знали, что так будет?
- Я думаю, что у них не было особых надежд на то, что ты сможешь меня убить. И, надо сказать, в каком-то смысле они оказались правы.
- Заткнись.

Ему больно, но не страшно, а мне невероятно спокойно - наверное, потому что я все сделал правильно.
По крайней мере сейчас.

end.

@темы: Бальзак, Гамма, Драйзер

---

Чертовка.

[сны о молоке]

Название: Чертовка.
Автор: Не 69
Фэндом: Соционика
Персонажи: Жуков/fem!Гамлет
Рейтинг: R
Жанры: Гет, Hurt/comfort, PWP
Размер: Мини
Саммари: «...Она танцует, раздвигая ноги, прогибает спинку и поднимается. Битл делает затяжку, стряхивая пепел прямо на пол. За те деньги, что он платит, Джерри вполне может убраться сам.»
Примечания автора: Имена сокращены и переведены на английский: собственно, Битл и Хемм.


Он в цепях и пирсинге, резкий взгляд и ухмылка. Черт с такими безумными серыми глазами, банкой бадда в качестве пепельницы и случайными угольками, обжигающими жилистые пальцы. А она перед ним — бессовестно рыжая, и глаза синие, как абсент — разлить по бокалам и смаковать на брудершафт с какой-нибудь красоткой. Все эти игры так или иначе заканчиваются сексом.
Она танцует, раздвигая ноги, прогибает спинку и поднимается. Битл делает затяжку, стряхивая пепел прямо на пол. За те деньги, что он платит, Джерри вполне может убраться сам.
Она трется о шест спиной, шпильки скользят по лакированной поверхности пола, но она здесь давно и точно знает, как сохранять равновесие в этом своем обольстительном танце. Главное, чтобы клиент был доволен.
Она не отводит от него взгляд, опускается на колени и, как кошка, прогнув спинку, ползет к нему.
Кто из них черт — вопрос, на который нельзя дать однозначного ответа.

Секс — танец в горизонтальной плоскости. Он кусает ее слабо, но нервно, оставляя красные пятна на фарфорово-бледной коже красавицы. Ее рот открыт, и длинные накладные ресницы трепетно вздрагивают, когда его руки касаются чувствительных мест.
Кружевное белье от Валансье соскальзывает вниз. Его джинсы и майка — тоже.
Она целует его до одурения, кажется, даже забыв, что это — всего лишь работа. Когда цепь на его шее касается ее живота, она начинает дрожать и постанывать. Рыжая чертовка с такими невероятными синими глазами. Все их игры так или иначе оканчиваются сексом.
За дверью — рокочет зал, стонут электро-гитары, дрожат крупной дробью барабаны, сотрясая стены и пол. А здесь — мятый диван и ее губы у самой его шеи пахнут дешевым вермутом из бара и лимонным блеском от Молли-кон.
И кажется, можно забыть, что делать его счастливым — всего лишь ее работа.

Когда в дверь стучат, он поворачивает голову. Она отвлекается от него и встает.
— Продлевать будете? — нетерпеливо интересуется Джерри по ту сторону от двери. Как ни как, большой концерт, и такие, как она, здесь на вес золота.
Ее глаза в люминесценте почти не видны. Мутный электрический свет падает на ее голую грудь, живот и ноги, изрезанные мелкой сеточкой дамских чулок.
Битл следит за ней не отрываясь, достает из кармана пачку, предлагает ей. Она прикуривает из его рук, легко наклонившись вперед, и усмехается. Пошло так. Чертовски. Из ее губ выскальзывает струйка белого дыма.
— Ну, так что?
— Сколько за ночь?
Она держит сигарету в уголке рта, быстрые пальцы зашнуровывают корсет и поправляют чулки.
— Двести, — глухо и почти безэмоционально отзывается ее голос.
Она не замирает и не ждет его ответа, лишь только смотрит на него не моргая.
Битл помнит, слышал, может, где-то — некоторые виды змей гипнотизируют своих жертв глазами. Рай, ад, змеи-искусители, и вот она, в корсете от Валансье, с губами, пахнущими дешевым бренди.
— Нет, не сегодня.
— Как хочешь.
Она подходит, опирается о его колено и целует развязно, как в самый последний раз.
— Подарок фирмы, — улыбается, затягиваясь сигаретой и стряхивая пепел на пол.
— Как тебя зовут?
— Хемм, хотя, в прочем, какая разница?
— Да, ты права.
— Ну, пока?
— Пока.
Она подмигивает ему и выходит, смешивая шум концерта с тишиной комнаты. Весь пол — в пепле. На диване сидит черт с безумными серыми глазами.
Такие, как она, здесь на вес золота.

Вопрос: Нравится?

1. Да.		17	(65.38%)
2. Нет.		9	(34.62%)
Всего:		26

@темы: Жуков, Бета, Гамлет

---

Гюго плакал

[un petit fuehrer]

Автор:  un petit fuehrer
Название: Гюго плакал
Жанр: виньетка
Рейтинг: низкий
ТИМы: Гюго, на заднем плане мелькают Дюма, Гамлет, Максим и Робеспьер
От автора: мой первый фанф в этой тематике, надеюсь, время на него потрачено не в пустую.

Гюго плакал. Зажав рот ладонью и прижавшись лбом к нагретой от горячей воды стенке душа, он рыдал навзрыд, все сильнее и сильнее кусая себя за губы, пытаясь хоть как-то, если не успокоиться, то хотя бы понизить громкость. Но у него ничего не получалось. Гюго плакал. Хотя сегодня весь день он смеялся, шутил и кривлялся, дейсвительно радуясь по-настоящему, да, он и не умел иначе. Сталкиваясь с кем-то, влетая в толпу раноцветным и громким ураганом, он пытался заразить всех весельем и радостью, старался выудить и запомнить смех каждого, кто смотрел на него. И он смеялся вместе со всеми, громко и заливисто, запрокинув голову назад и запустив пальцы в спутанные волосы. Но так было утром, днем и еще немного вечером, а ночью... ночью Гюго плакал, медлено спускаясь по стенке вниз, садясь на дно душевой кабинки.
Гюго плакал. Раньше он никогда не прятал своих слез, а потом начал... потому, что люди не любят чужих слез, горя или печали. Люди любят смеяться и бить его по плечу. Люди любят удивляться его чудачествам и называть странным, крутя пальцем у виска и снова улыбаясь. Люди любят, когда он падает и начинает смеяться над своей неуклюжестью. Они любят видеть того, кто никогда не грустит и не плачет. Но Гюго тоже умеет плакать. Особенно ночью. Особенно, когда он один.
Гюго плакал. Плакал и улыбался, вспоминая, как он любил Дюма, а тот сдувал слезы с его ресниц. Он любил его всего, так как умел и как думал, что нужно. Он любил его, отдавая всего себя, ведь иначе он просто не умел... Но... прости, Гюго, ты где-то в своем мире. Прости, Дюма. Прости...
Гюго плакал. Плакал тогда и теперь. Наверно, он по-прежнему любил его, хотя, быть может, это совсем другое чувство. Он просто хотел, нет. Он хочет, что бы Дюма улыбался снова и снова, и не так уж важно ему или кому-нибудь другому.
Гюго плакал. Плакал, расстягивая губы в улыбке. Когда-то он любил Максима и Гамлета. Одновременно. Они тоже любили его. Просто однажды, он посчитал себя лишним и убежал. Они не пошли за ним... и Гюго улыбался, он был рад, что Максим наконец-то счастлив, что Гамлет больше не один. Он смеялся за них и все же... все же плакал. Он надеялся, что они позовут его обратно.
Гюго плакал. Плакал, а с губ срывался смех. Сейчас он любит Робепьера. Сильно, взаправду, всем сердцем. Только вот страшно, что он тоже увидит его бабочек, его чудной мир и уйдет... оставив одного.
Гюго плакал, боясь остаться один. Больше всего на свете он боялся одиночества среди тех, кто будут смеяться и снова смеяться, не видя, как он кусает губы и сжимает пальцы от беззвучной истерики.
Все мы чего-нибудь боимся и плачем. Плакал и Гюго.

@темы: Гюго

---

Личный сорт овоща

[Джики иъ Бильзяки]

Автор:  Sweet_Yoghoo
Название: личный сорт овоща
Жанр: слеш
Рейтинг: R
ТИМы: Дон/Бальзак
От Автора: написано на социофест по заявке T10-42. male!Дон/male!Бальзак. Бальзак - пациент психиатрической больницы, после «ужасного стресса» полностью замкнулся в себе, не разговаривает и не реагирует практически ни на какие раздражители. Дон - молодой психиатр, единственный, кто верит, что Бальзаку можно вернуть хотя бы подобие адекватности. Влюбляется в пациента и соблазняет его как только у того намечается улучшение. Что будет дальше - на усмотрение.
посвящаю  Ann_Draw_Media

- Антон Викторович! – в кабинет вбежала запыхавшаяся санитарка.
- Вы просили очень сложный случай – Вы его получили!
Быстро поправив очки на переносице, Антон пронёсся белой стрелой к двери, потом по коридорам, наблюдая, как быстро перебирает точёными ножками санитарка Лида.
Заглянув в оконце одиночной палаты, доктор слегка разочаровался – руки пациента безвольно свисали со скрюченного тела, и даже не были связаны за спиной, не говоря уже о ремнях и кушетке. Просто палата, на всякий случай обитая белым материалом поверх толстого паралона, хотя пациент слабо походил на буйного.
- Это что? – Антон зыркнул на Лиду, та раскрыла блокнот и зачитала.
- Пациент пришёл к нам сам. Все рефлексы ослаблены, нервная система практически перестала отвечать на раздражители. Реакции ноль. Однако физические показатели в норме. Пульс нормальный, температура 36,5, правда дыхание замедленно и зрачок суженный.
- Он ничего не говорил? – доктор задумчиво потирал подбородок.
- Похоже, он не разговаривает, - мягко протянула Лида и взглянула на доктора в ожидании указаний.
- Ладно, на всякий случай, побудьте здесь, пока я его осмотрю.
Антон осторожно опустился на корточки перед пациентом. Кроссовки утопали в толстом слое паралона на полу. Пациент всё это время даже не смотрел в сторону вошедших. Доктор приподнял его подбородок, слегка нажал, разглядывая язык и зубы. Язык, как и предполагалось, был полностью искусан.
- Понятно, почему он не разговаривает. Ладно хоть зубы не переломал.
В уголках губ ещё виднелись следы запёкшейся крови.
- А документы какие-нибудь у него были?
Лида достала из сумки с документами паспорт в красной обложке и протянула доктору.
- Так, Сева, значит. Ну, здравствуй, Сева, меня зовут Антон Викторович и я умею магическим образом превращать овощи в людей, - Лида улыбнулась. Пациент по-прежнему не подавал признаков своего существования. Разве что, только наличия.
- А живёт у нас Сева, значит… На Ленина 9, квартира 87. Да, район не плохой. Но, помниться мне, что ежели не там, то наверняка где-то рядом, пару дней назад было совершено массовое убийство. А этот парень, как я полагаю, не участник – так очевидец. Выживших не было, информации мало, следовательно, травмирован он был сразу же, и ещё пару дней отсиживался где-то, - Антон вернул Лиде паспорт и снова подошёл к сидящему на полу парню, приподнял его руку, та безвольно свисала, худая, однако не грязная.
- Значит, пару дней он где-то отсиживался и питался исключительно собственной кровью.
А ещё, дорогая моя, есть возможность того, что мы имеем дело с серийным убийцей, но она ничтожно мала, так как жертвами были его непосредственные соседи. Не думаю, что парень дурачок, так себя выдать. А может быть, он наоборот, изображает больного, чтобы его не посадили, а, как Вы считаете, Лидусик?
В ответ санитарка затрясла головой так, что не было понятно, был это жест согласия или отрицания. Она сжимала в руках сумку с бумагами так, словно хваталась за спасательный круг.
И Лида, и Антон работают здесь недавно. Выпускники специализированных учебных заведений. Антон как-то спрашивал Лиду, зачем она пошла работать в псих-больницу, раз её так пугают пациенты – неуравновешенные, агрессивные, иногда с пустыми глазами, иногда неподвижные, иногда буйные, страшные, отчаявшиеся. Неужели девушка не знала, на что шла? Но санитарка только тихонько улыбалась в ответ и говорила, что просто любит людей и хочет помогать им. Сам Антон видел в этой работе неисчерпаемый источник нового. Для него это была борьба со странными недугами, большинство из которых считались неизлечимыми, и поэтому другие врачи не особо беспокоились, вылечатся их пациенты или нет. Они просто находятся здесь, изолированные от общества, дабы не пугать «адекватных», «нормальных», и, в принципе, не расшатывать и без того неустойчивое понятие о том, что такое норма, на что способен человеческий мозг и как он должен функционировать. Правда, другие врачи считали, что рано или поздно идеализм Антона иссякнет, он перестанет страдать ерундой и будет поступать по уже заранее отлаженной в больнице системе. И ему сразу показали бы, что к чему, если бы не особое положение его папы, который заведовал целой сетью подобных заведений.
***
Антон Викторович проскользнул в дверь ординаторской как раз в тот момент, когда трое опытных врачей обсуждали состояние его пациента. Впрочем, их это никак не смутило, и они обратились к юноше напрямую.
- Антош, ты чего этому овощу прописал?
- Эндорфины внутривенно утром и вечером, три раза в неделю адреналин в малых дозах.
- И что же?! – усмехнулся Арсений Львович, человек с седой бородёнкой и сверкающей лысиной.
- Это только из медикаментов. Вообще я планирую так же процедуры, повышающие тонус, хорошее питание и личные беседы.
- И хочется тебе после работы с ним сидеть? – Руслан Мухтарович отставил в сторону чашку из-под кофе и откинулся на спину. Скрипнула белая кожа дивана.
- Молодой-неопытный, намучаюсь, надоест и буду делать как вы, - фыркнул Антон, убирая волосы за ухо, демонстрируя коллегам свою спину, направился к выходу.
- Я уже забыл, зачем пришёл.
- Я осматривал его, думаю, лечить бесполезно. Там уже ничего не осталось.
Чей-то голос в спину, в сопровождении двух других одобрительных возгласов. Скрип диванной кожи. Сжатые до боли кулаки. Почти проступившие слёзы обиды.

***
- Здравствуй, Сева. Вот и настало время нашей пятнадцатой встречи. Открой рот, я посмотрю, как там язык.
Сева на шевелился, тени от бровей скрывали глаза. Тонкие губы не двигались. Свет коридорной лампы подрагивал на щеке, уже не такой впалой, как при первой встрече. На сгибах рук изобилие синяков. Кормили Севу тоже через капельницу. Доктор раскрыл его рот двумя руками и повернул к свету. Апатичное тело завалилось на бок.
- Хм, уже лучше. По крайней мере, ты его больше не кусаешь, хороший мальчик, - и потрепал короткие чёрные волосы на затылке.
- Скоро заживёт.
Антон уселся напротив, вернул парня в ровно сидячее положение, лампа в палате погасла, возвестив об отбое.
- Знаешь, я сегодня пытался поднять все базы, чтобы узнать, что там с тобой приключилось. Мне пока не дают доступ ко всему, видимо, кому-то невыгодно, чтобы все знали правду, но я уже отправил отцу письмо, а от его имени можно узнать что угодно. Стоит только щёлкнуть пальцами.
И он щёлкнул. И засмеялся. Один. Темнота поглотила звук, размазав по мягким стенам.
- А ты тут точно по потолку не ползаешь, когда никого нет?
Темнота съела и дружелюбное выражение лица доктора, и то место, где их плечи соприкоснулись в лёгком толчке. Сева завалился на бок. Свет коридорной лампы дрожал на пущенной им слюне. Доктор перевёл Севу в лежачее положение и вздохнул.
- А я ведь даже не знаю, о чём с тобой разговаривать. Тесты тебе не проведёшь – ты вон и не говоришь, и не пишешь. Или пишешь втихаря, пока никого нет? Стихи, а? Или, может, ты пишешь пьесу с четырёх действиях, о том, как неизвестный мужчина в натянутой на лицо чёрной шапке врывается в квартиру твоих соседей, они начинают кричать, ты выбегаешь посмотреть, что происходит, и видишь, как их крошат топором…
Сева сглотнул. Что ж, и то уже хорошо.
- Ты когда-нибудь был на стриптизе, а? Сева, скажи мне, ходил когда-нибудь на стриптиз? На мужской! Я вот нет. Зато в зоопарк ходить очень любил. У нас в городе, в клетке с мартышками, есть одна самочка, которая начинает игриво вертеться, когда к клетке подходит много народу. Прямо как стриптизёрша. Она и по шестам скачет, кружится, знаешь, стриптиз показывает на прутьях своей клетки. Хотя на ней и одежды-то нет. А теперь представь, как самцы ревнуют её к людям!
Антон вскочил на ноги. Он готов был поклясться, что только что видел, как дёрнулись уголки губ Севы, словно в улыбке. СЛОВНО ОН ПЫТАЕТСЯ УЛЫБНУТЬСЯ!
А после Антон пролежал с ним на полу полночи, рассказывая истории, и следил за реакцией. Иногда попытки улыбнуться повторялись. И доктор чувствовал себя счастливым, как никогда. Он даже не замечал, как быстро летело время, и всё говорил, говорил…
***
Руслан Мухтарович был татарином только наполовину, но всегда молился в определённые часы. И вот, когда он язвительно спрашивал Антона каждое утро, не ожил ли его овощ, считал дни его пребывания здесь и ухмылялся, обычно парню не хотелось отвечать на эти выпады, но сегодня он не сдержался.
- Прошло уже два месяца, а ты всё возишься со своим дружком-манекеном! И как успехи? Сегодня же у вас годовщина! Особая дата!
- Да, Руслан Мухтарович, у нас сегодня особая дата. И я хочу сказать, что Вы уже сорок лет по три раза в день молитесь своему Аллаху, и он не разу не ответил Вам, а я всего два месяца пытаюсь вывести пациента из состояния сильного шока, и он уже пишет ответы на мои вопросы на бумаге и улыбается, когда я шучу, понятно! – рявкнул Антон и поспешил уйти, пока его не обвинили в отсутствии религиозной толерантности.
Татарин такого поворота, естественно, не ожидал, но на самом деле Антон предпочитал не посвящать коллег в это дело именно из-за того, что они постоянно словно стояли над душой, пытались выбить из молодого врача веру в то, что он сможет победить в борьбе не только с болезнью Севы, но и с неверием коллег. Хотя в этом выпаде он сильно переборщил и слегка подсластил информацию. Вот, как ему ответил Сева на самом деле. Да, всего один раз.
***
- Привет, дорогуша. Сегодня наша с тобой сорок вторая встреча. И, так как я верю в твои способности, и видел, что ты с недавних пор иногда прохаживаться по палате, решил принести тебе листок бумаги цветные карандаши. Ты можешь нарисовать здесь всё, что захочешь.
Сева поднял на доктора мутные серые глаза, разглядывая своё отражение в очках напротив, отметил про себя, что поправился, ибо ел уже самостоятельно.
- Вот. Карандаши.
Пациент потянулся за чёрным, но доктор отдёрнул руку.
- Можешь брать чёрный только в том случае, если обещаешь использовать все шесть, - и улыбнулся во все свои 28.
Сева улыбнулся и взял коричневый. Антону показалось, что он собрался рисовать коричневое облако, но это оказалось гораздо меньшее – первая буква в слове «зачем», потом Сева потянулся за красным карандашом и подписал ниже «рисовать?»
На этом сеанс арт-терапии был окончен, однако листок с надписью «зачем рисовать?» Антон повесил у себя в кабинете над столом как трофей.
***
- Сначала было слово, и слово было…
- Психушка.
Антон распахнул глаза и даже схватился за стену для подстраховки. Голова закружилась от радости, сто двадцать первая встреча. Сто двадцать дней подряд, включая выходные, он приходил сюда и разговаривал с Севой. И вот, он ответил. На сто двадцать первый день Антон дошёл уже до чтения библии.
Тоскливое «психушка» пульсировало в голове и пьянило. Сева усмехнулся, глядя на доктора, с которого сползали очки от удивления.
- Теперь ты можешь разговаривать!
- Могу. Просто мне казалось, что тебе не собеседник нужен, а просто слушатель.
- И давно?
- Когда тебя не было, я мычал, мяукал и прочее такое, - глаза парня по-прежнему не блестели, но на лице уже читалась мимика. Антон различал сарказм, отвращение, иногда жалость. Отклики – Сева вздрагивал при упоминании слов «истошный визг», «кухонный нож» и «ещё совсем недавно спавший ребёнок».
- Глупости.
- Да нет. Мне отсюда всё равно теперь до конца жизни не выйти. А с тобой ещё как-то более-менее весело.
- Почему не выйти?
- Потому, что я единственный свидетель. И я не столько боюсь верёвок, ножей и крови, сколько властных структур.
- Подробнее можно? – Антон наклонился вперёд, дышал запахом больничного кофе, с интересом бегали его зрачки.
- Нет, - отрезал Сева и лёг на бок.
- Это почему же?
- Эта информация – угроза жизни. Тем более, она неправдоподобна и даже если я расскажу, то во-первых, этот человек всё равно не сядет, а во-вторых, я после этого тоже недолго проживу.
- И ты лучше проживёшь в психбольнице до старости, чем выйдешь и…
- Да мне здесь даже нравится. Ты сам-то пробовал эндорфинами колоться? Во штука! – большой палец вверх. - Лежишь себе, или сидишь, ничего не делаешь и просто всё хорошо. Да и с тобой гораздо интереснее, чем там, - Сева кивнул в сторону, противоположную двери.

***
Говорить ли коллегам, что наметились улучшения? Если скажешь – выпишут пациента. Отправят туда, куда ему не хочется, или в лучшем случае переведут в общую палату. Не сказать – значит скрыть свои заслуги перед медициной.
Нет, не хотелось его отпускать. За четыре месяца Сева стал как родной. Он внимательно слушает, он тёплый, даже когда просто лежит на полу неподвижно, как статуя, но в нём течёт горячая кровь, у него бьётся сердце, и всё это время он всё слышал, он всё понимал! По сравнению с другими пациентами он кажется самым адекватным, по сравнению с коллегами он кажется просто святым. Хотя Лида до сих пор от него в ужасе. Он не говорит с ней, а только пускает слюни, когда она приходит делать ему инъекции или приносит еду. С недавних пор начал тыкать пальцем в кашу и бешено смеяться время от времени. Но и Лиде говорить о том, что он идёт на поправку, тоже не стоит. Нужно сохранить эту тайну.
- Антон Викторович, а если ты мне книг принесёшь на почитать, сильно заметно будет, что я поправился?
- Ну… я могу прятать страницы обычных книг в детских раскрасках, тогда никто не догадается.
- Ничего идея. Сойдёт.
Сева откинулся доктору на колени и уставился в потолок. А тот гладил по голове, уже такой родной, этот жест успокаивал.
- Я ещё никогда не был так счастлив, правда.
В ответ Антон взял пациента за руку, тот не сопротивлялся, а даже сжал ладонь в ответ. И вот тут Доктору сорвало башню. Он жадно рассматривал, как складки просторной пижамы вырисовывают контуры тела. Выступающие бедренные косточки, круглые коленные чашечки, пальцы ног. На руках прожилки вен под бледной кожей, отросшие волосы наполовину скрывали уши, в глазах чистейшая безмятежность. Тонкие губы изгибаются в дугу улыбки, на щеках проступают ямочки. Тонкий нос усеян блеклыми веснушками.
Почувствовав пристальный взгляд, Сева тоже уставился на доктора. Или на своё отражение в его очках. Угловатое лицо, трёхдневная щетина, глаза по цвету похожи на древесную кору, через увеличительные стёкла очков можно даже было разглядеть рельефные прожилки на радужке.
За дверью послышался шорох. Обход. Сева резко отстранился, прикидываясь овощем, лежащим на полу. Грубое лицо Настасьи Павловны показалось в небольшом стеклянном окошечке. Лёгкий кивок – овощ в той же позе, что и вчера.
- А у тебя, как я погляжу, и реакция хорошая – лучше нормы, я бы сказал.
- В самый раз для симуляции.
- На физиологических тестах не сможешь симулировать.
- Пусть.
Длинная лампа замигала, издавая трещащий звук, погас свет в палате.
Пока глаза не успели привыкнуть в темноте, Сева не видел, как лицо доктора приблизилось к самому его уху.
- Сева, кажется, я хочу тебя, хотя это вообще дикость.
Сглотнул, кашлянул, хмыкнул.
- Ну валяй.
Пауза.
- Я давал клятву Гиппократа.
- И ты её исполнил. В отличие от этих… ваших остальных, они ведь приходили… Хотели сделать мне сначала эвтаназию, но я вёл себя так, как будто уже незачем.
- Блядь, - Антон тут же зажал рот рукой. Впрочем, Сева его руку отдёрнул, его тело продолжало лежать, ожидая обещанной дикости.
Доктор уселся сверху, ощупывая бёдрами тело под собой. А оно дышало чуть рвано, грудная клетка вздымалась и оседала. Безмятежная покорность.
Но губы отвечали другим губам, не яростно и не неуверенно, а спокойно и так, словно всё происходящее было пиком логичности. Грубая джинсовая ткань болезненно задевала напряжённую плоть под пижамой. Наверное, в лучшем случае год назад у каждого из них был секс, и наверняка с женщиной, но маленький мягкий мирок этой палаты украл воспоминания.
Блуждающие по телу руки иногда сталкивались, то легонько, и перетекали друг на друга, то с силой, это уже дальше, когда оргия приобретала энергетическую насыщенность. Это уже когда ладонь доктора шарит в пижамных штанах пациента, это уже когда пальцы, перед этим развратно облизанные Севой, нетерпеливо дотрагиваются до него там, а другая рука тем временем сжимает ягодицу. Язык исследует шею. Кусать нельзя, оставлять засосов - тоже. Это потом сложно будет объяснить. Впрочем, это не может остановить доктора, и он кусает только слегка, Сева чувствует, как он весь сжимается, потому что хочет ещё сильнее.
Три пальца внутри, анатомию доктор знает от и до, стон вырывается сразу же, тихий, сдавленный. Хотя многие психи стонут по ночам. Иногда скрипят зубами. А кто-то и разговаривает всю ночь. Но вот уж кому точно нельзя выдавать себя лишним шумом – так это ему. И он закусывает предплечье, извивается, тянется навстречу.
Доктор сбивчиво дышит, в ожидании слияния спешно звенит пряжка ремня. Штаны летят в сторону, на очереди другие, Сева послушно поднимает ноги, помогая от них избавиться. Антон смазывает член слюной, торопится, пока та не высохла, медленный выдох и шумный вдох прозвучали вместе, движения сначала плавные, как покачивание на волнах.
- Ты мой личный сорт эндорфина, - шепчет доктор в ухо пациента, уже смелее вбиваясь в него, взмокшего, извивающегося.
- А ты мой личный сорт адреналина, - неровно, в себя смеётся тот, голова резко поворачивается, хватает доктора за руку. Ещё несколько сильных медленных толчков, и кажется, что уже видно луну со звёздами на расплывающемся тёмно-синем потолке.
***
- Он здоров. Все анализы в норме. Признавайтесь, Антон Викторович, как Вам это удалось!?
- Три «В». Вера, внимание и время.
Он шёл по больничному коридору, полы его халата торжественно развевались, сердце пело. Доктор чувствовал себя королём, прокручивая в голове тот разговор с коллегами.
- Но шизофрению так не вылечить, - покачала головой Галина Митрофановна. А татарин подхватил.
- Да и острое маниакальное расстройство тоже.
И потом они перечисляли ещё много других болезней, но победа была не в этом.
***
- Ну, всё, выписали тебя. Вот твоя одежда.
Едва сдерживая слёзы, Антон протянул Севе аккуратный свёрток.
- Да не уйду я никуда.
- И как же?
- Я останусь здесь работать. Уборщиком, охранником, кем угодно.
- Перестань, - скривился доктор. – Ты можешь жить у меня. Вместе со мной. Если хочешь, конечно.
- Да я не против. Мне в общем-то всё равно, - пожал плечами.
***
Коричневым карандашом – Зачем, красным – Рисовать? – гордо висит в кабинете Антона по сей день. А дома, на маленьком диванчике сидит Сева, и играет овощ, читающий книгу.

@темы: Бальзак, Дон Кихот

---

Мой генерал

[Herr Wehlerstandt]

Название: Мой генерал
Автор: Sillshhart
ТИМы: Жуков/Гамлет
Жанр: условно приключенческое, условно историческое, наверное романс.
Рейтинг: PG-13
Предупреждение: псевдоисторическое АУ
Комментарий: писалось заявку 11 тура "Жуков/Гамлет. Жуков - предводитель оппозиции, коварно готовящей переворот в новогоднюю ночь. Гамлет - его истый и верный последователь, готовый идти за ним на край света. Обсуждение последних мелочей перед акцией. Без юмора, рейтинг любой."

В дверь небрежно стукнули, скорее предупреждая о своем наличии, чем спрашивая разрешения войти. И немедленно же ее, массивную, скрипучую, на старых кованых петлях висящую распахнули. Сидящий в кресле лицом к единственному в комнате источнику света и тепла – небольшой железной печурке – усмехнулся жестко, ожидая, когда вошедший приблизится. Но, да, сначала прикроет дверь и с натужным перестуком запрет ее на тяжеленный засов, чтобы их уж точно никто не побеспокоил. Вкрадчиво-легкие шаги по каменным плитам пола, такие более к лицу матерому вору или солисту бывшего императорского балета. Ох, и темное же прошлое у этого молодого и талантливого политика, ох и мутное. Взлетел невесть откуда яркой звездою, да вот теперь невесть чем и кончит. Будущее еще потемнее прошлого кажется, хотя тут уж как повезет.
На темное мореное дерево спинки кресла легли аристократически изящные руки, а сам вошедший, склонившись, почти промурлыкал:
- Я здесь, мой генерал, как вы пожелали.
- Садись, – коротко бросил поименованный, гвардии генерал Журбей, не поворачивая головы к своему собеседнику. Но рукой махнул на стоящую под углом к печке мягкую кушетку. Явившийся в ночи через пол-Москвы спикер Сената Голицын только громко хмыкнул: мебель эта, со своими вычурными гнутыми ножками и обивкой в золотистых листочках была бы уместна в будуаре какой капризной дивы, но никак не в штабе революционного движения.
- Мой генерал, неужели ваши молодчики тайком ограбили театральное училище? Или это посильный вклад в наше общее дело от восторженных поклонниц? - политик нарочито лихим движением оседлал кушетку, уперся в нее кончиками пальцев и теперь смотрел на предводителя воинствующей оппозиции с ехидной улыбкой, которую не скрывал почтительный наклон головы.
Генерал, наконец, повернулся к нему, серьезный до угрюмого, со ставшим в слабых пляшущих отсветах из печной дверцы еще более резким лицом – такое бы на монетах чеканить в профиль, как иных античных правителей.
- Не паясничай, Голицын.
- Как пожелаете, мой генерал. Но учтите – мне милей вариант с поклонницами, - он чисто и звонко засмеялся без тени веселья в глазах.
- Пусть будет, - отмахнулся Журбей, с кряхтеньем вставая и направляясь к сложенной в дальнем углу миниатюрной поленнице. – Расскажи мне лучше, как в этом вашем гадючнике дела.
- Ооооо! – театрально всплеснул руками Голицын. – Григорий Никифорович, да разве это гадючник! Это самый что ни на есть коровник с ленивыми толстыми буренками, злобными безмозглыми быками и телками, которым лишь бы мамку пососать и в соломе изваляться.
Предводитель революционного движения ухмыльнулся криво на левую сторону, слушая это сочащееся ядовитой желчью описание. Взял неспешно стеганую рукавицу, кочергу и пару поленьев, обернулся, пристально посмотревши своему сподвижнику в глаза.
- А ты сам кто при таком раскладе получаешься?
- Волк – зубами щелк, - с непонятной подковыркой отозвался детской присказкой спикер Сената и звучно клацнул челюстями. Генерал с сомнением оглядел гибкую фигуру политика в далеко не самом дешевом костюме, его слегка растрепанную каштановую шевелюру, которой не одна девица позавидует, и рубанул словами со всей бесхитростной прямотой:
- Кобель ты. Брехливый и кудлатый. Видел, как волк скотину на бегу режет, нет? От то-то и оно. А ты пока токмо телей пугаешь да дворникам штаны рвешь, Голицын.
Григорий Никифорович, распахнув печную дверцу и, удерживая ее рукавицей, стал энергично шерудить внутри кочергой, дробя почти прогоревшие дрова, чтобы плотней легли уголья.
- То есть вы, мой генерал, хотите сказать, что я для дела революции совершенно бесполезен? – вкрадчиво и сладко протянул спикер, вытягиваясь вперед и скрюченными пальцами впиваясь в кушеточную обивку. Только в глазах промелькнуло быстрое и напряженно-нехорошее, как снайпер на колокольне. – И, неужели эта информация была столь важна, что только ради нее вы меня и вызывали?
Журбей покосился через плечо. Актер, нет, ну каков лицедей политического жанра. И выражение-то на физиономии держит – ломом не оторвешь, а вот ручки уже непослушные стали. Видать, глубоко слишком его задело. Даром, что задело-то не столько сказанное, сколько самолично тут же на основе услышанного додуманное. И ведь силен в своем недовольстве, язва, генерал не раз и не два видел, как от этого вот голицынского елея отравленного в словах у тех, кто духом пожиже, нервишки сдавать начинали. Да вот только не у него самого, фронтового офицера, врагами-умницами и дураками-начальниками тертого да стреляного.
- Нужен, Алексей Михалыч, очень нужен. Но вот до волка не дорос. Да и хвостом лисьим не вышел.
Генерал закинул в жаркое нутро «свинюхи», как такие печки за своеобразную форму прозывали в народе, смолистые поленья, ткнул в них для проформы кочергой и продолжил, сочтя молчание политика благим знаком.
- Вот это и сказать хочу. А позвал тебя потому, что мысль одна появилась, и с тобой я ее обсудить намеревался.
- Я уже боюсь всей стратегической глубины этой мысли, - осклабился Голицын, из позы не распрямляясь и пальцев не разжимая.
- Голицын, - укоризненно произнес Журбей и захлопнул печную дверцу. Бросил тут же на пол рукавицу, отряхивая ладони от древесного мелкого сора, и навис над спикером, темный, кряжистый. Политик поневоле потянулся вверх, задирая голову, чтобы не терять с генералом зрительный контакт.
- Даже не думай сейчас обычную свою сцену устраивать, гений ты мой, вечно всеми не ценимый и непонятый, - вроде бы ровно, но с клокочущим в горле предупреждением произнес генерал, с неумолимой приязненностью сжимая лапищами голицынские плечи и почти прислоняя политика к себе. Спикер внял просьбе, а особенно интонации, приложил руки к тыльной стороне ладоней генерала и вздохнул.
- Просил же я вас, Григорий Никифорович, деликатнее со словами быть. Нежнее, я бы даже сказал. И, ну ладно я, ладно этот ваш лейб-гвардии мародерский полк, но к страждущим народным массам по радио или с трибуны вы тоже так же, как в конной атаке шашкой, хватанете?
- А обращение к народным массам, пожалуй, ты мне и напишешь, да в разных видах, чтоб на все случаи жизни, - довольно ухмыльнулся Журбей, взъерошив волосы своего сподвижника. Генерал знал, что от подобного предложения, от подобного доверия Голицын просто не сможет отказаться, как бы ни был обижен и раздосадован чужой прямотой на грани с грубостью.
- Как прикажете, мой генерал, - спикер улыбнулся уже мягко, обворожительно, еле ощутимо водя подушечками пальцев по массивным костяшкам, по загрубелой коже генераловых рук.
- От и порешили, - удовлетворенно кивнул оппозиционный лидер, отстраняясь. Реакция спикера пришлась ему по нраву более чем. Горяч, шельма, горяч, горд и цену себе знает. А цена та ой какая немаленькая. Однако приручается Голицын помалу да потихоньку. Узды, конечно, слушаться никогда не будет, да оно и не надо. Жить скучно станет. Так что пускай такой и будет, верный, хоть и норовистый. А то начнешь аркан потуже тянуть, поди порвет еще и совсем ускачет.
Журбей ногой развернул свое кресло, с размаху сел в него и сложил руки на животе.
- А вообще, Голицын, отвлек ты меня, черт языкастый. Я изначально спросил: что там с Сенатом-то?
- Да ничего необычного, - передернул плечами спикер, кося недовольно куда-то насторону. Генерал вроде мужчина всяко умный, а порой простых и очевидных вещей не видит. Ну вот что ему сейчас стоило обнять своего вернейшего сподвижника покрепче и так разговаривать? Ан не догадался. Или не захотел. – Ни в Сенате, ни в округе. Думцы уже по своим семьям и кумовьям осели, до новогодья пять дней осталось. Государь-батюшка в Петербург отбыли с семейством. А господа сенаторы решили в этом году всем кагалом на казенной елке погулять.
На точеном лице Голицына очень выразительно отобразилось все, что он думал по поводу и сенаторов, и растраты ими денег в полунищей стране на подобные мероприятия.
- Эк все складывается, - пробормотал генерал задумчиво, больше размышляя вслух, чем разговаривая с политиком. – Государя придется, правда, при таком раскладе того…
Он выразительно чиркнул ребром ладони себя по горлу и продолжил:
- Ну да ничего. Питерским вовремя свистнуть – они все сделают, ребята надежные. Самое главное, всей необходимой информацией их снабдить.
- Григорий Никифорович, а остальных «надежных ребят» извещать будем заранее или по результатам наших и питерских, ммммм, акций? – прожурчал в сплетении дум Журбея голос спикера.
- Обязательно заранее! Чтобы уж давить – так всей мощью! – генерал хватил кулаком по ручке кресла. – Коли уж такой случай подворачивается. Ты только подумай, Алеша, какая сила – силища за нами хоть на Кубани, хоть в Екатеринбурге, хоть во Владивостоке с Киевом!
Он, горячась, почти кричал, размахивая руками и называя своего сподвижника просто по имени. А Голицын, довольно жмурясь, практически наслаждаясь дикой, несокрушимой и страстной натурой генерала, хотя, и знал это доподлинно, видел сейчас только отблески истинного внутреннего огня Журбея, проворкотал вкрадчиво:
- Кажется, я знаю, что за изначальную мысль вы со мной хотели обсудить, - политик жестко и хищно улыбнулся. – И с которой так удачно совпало желание Сената праздновать с царским размахом. Подготовка нашего собственного новогоднего, кхех, представления?
- Да, - Журбей показал в оскаленной улыбке крепкие зубы. – Идеально складывается же все! Народ по домам, попы по церквям, все отребье правительственное в одной корзинке. Дави – не хочу. И хрен свинячий с думцами, они у нас всегда для балагана более. Коли припрет – потом выловим по штучке. Грех таким раскладом не воспользоваться.
- Браво, мой генерал, - Голицын хлопнул демонстративно в ладоши, однако во взгляде его была живая заинтересованность и неподдельное уважение к точном расчету и отчаянной смелости предводителя революции. – Даже, если наша попытка сделать революцию провалится, то гарантированно войдет в историю как самая оригинальная.
- Ты, Голицын, эти штучки мне брось. Чай не барышни модные, чтобы за оригинальностью гнаться, - хмыкнул Журбей, протянул руки к печке, садясь в кресле на самый его край. Впитал ладонями идущий от ее лоснящихся черных боков сухой жар и прибавил глухо, серьезно. – Кровососов этих с народной шеи, с груди России нашей гнать надо. Давить поганых, чтобы и на развод не осталось. А уж коли проигрывать, то непременно так, чтоб не только нас запомнили, но и дело наше подхватили те, кто следом встанет.
- Если дело продолжится, то это не будет проигрышем, мой генерал, - мягко и так же серьезно отозвался политик, подвигаясь на кушетке ближе к предводителю оппозиции и поглядывая на него темными бархатными глазами, в которых сейчас отражались идущие из печной дверцы отсветы. – Это будет, если хотите, временная передышка для нынешней власти. Которая не устоит. В любом случае не устоит. Верьте мне, мой генерал.
Журбей молча кивнул и сжал пальцы в пудовые кулаки. Уперся костяшками в подлокотники и с непонятной натугой поднялся, выталкивая тело из кресла. Обогнул кушетку со спикером, который неотрывно следил взглядом за генералом, стукнул то ли невзначай, то ли в задумчивости по столу и скомандовал решительно.
- Так, Голицын. Хватит лирику разводить, давай ближе к делу ужо. Сейчас карту расстелю, надо определиться, конкретно куда и когда бить. А ты пока шандалы из шкафа достань и пару новых свечек. И кружки. А то сидим тут как неродные.
- Слушаюсь и повинуюсь, ма шер, - певуче протянул Голицын и оттенком самодовольства улыбнулся, когда Журбей негодующе передернул плечами. Суровый гвардии генерал терпеть не мог, когда его называли мало того каким-то «дамским-помадным», как он сам характеризовал это выражение, так еще и иностранным. Однако спикеру нравилось периодически поддразнивать революционного лидера, нравилось любоваться на приближающуюся грозу, которую он сам и вызывал, пусть и с риском, который многие сочли бы неоправданным. Вот только эти самые многие не понимали, не ощущали всей прелести, всего полновкусия жизни на острие, в одном мгновении от катастрофы, в одном шаге от бездны. А он сам иначе жить уже не мог. Может быть, еще и поэтому ввязался в казавшееся поначалу безумной авантюрой предприятие по установлению в стране новой власти. Справедливой власти. Их власти.
Политик плавно поднялся, текучим шагом подходя к шкафу. Он краем сознания отмечал, как генерал скидывает что-то со стола в стоящий тут же сундук, как гремит жестяными мисками, скидываемыми в пустую кадушку, как шурхает тряпкой по облупившемуся лаку столешницы, а потом с треском расстилает плотнейшую бумагу потертых военных карт. Голицын, улыбнувшись тонко, распахнул скрипучую дверцу, сморщился от окутавшего тут же пыльного запаха старой одежды, все еще витавшего среди мореных досок. Свет в этот угол от печки практически не поступал, так что упомянутые Журбеем шандалы пришлось искать практически ощупью.
- Чего ты там копаешься? – поторопил хрипучий окрик революционного лидера буквально сразу после того, как оный лидер закончил все свои дела.
- Простите, мой генерал, но я не кот, чтобы безупречно видеть в темноте, - Голицын развернулся лицом к столу, держа в руках помятые оловянные плашки с толстыми оплывшими свечами в них. – Это оно?
- Да какое ж оно-то! – немедля возмутился Журбей, всегда моментально вспыхивающий в ситуации, когда кто-то проявлял на его взгляд бытовую неприспособленность и всяческое разгильдяйство. – Вот горе-то луковое…
Он мощно подался вперед, оттер попытавшегося было возразить спикера плечом и сунулся в темное нутро шкафа сам. Откуда буквально через минуту вынул голову, посмотрел обескуражено и констатировал очевидное:
- Ты глянь, и правда нету. Коська что ли забрал?
- Что еще за Коська? – с отчетливым неудовольствием поинтересовался Голицын, аккуратно ставя плошки на карту и присаживаясь обратно на кушетку.
- Да видел ты его. Из блатоты уличной такой, зуб золотой и кепка клетчатая, - отмахнулся генерал, составляя к плошкам две небольших кружки из простой глазурованной глины и темную припылившуюся бутыль. – Шустрый молодчик, находчивый. Правда, думается мне, с гнильцою, но на первое время и такой сойдет, чтобы в соответствующих кругах у нас свой человек был. А потом поглядим.
- Ой, Григорий Никифорович, не доведут вас до добра всякие Коськи, - одновременно с сочувствием к генералу и презрением ко всяким обитателям городского дна проговорил Голицын. И прибавил ехидно. - А шандалы ваши теперь у какого жида в ломбарде пылиться будут, не иначе.
- Да сдались они кому! – буркнул Журбей и вторично открыл сундук, из которого достал и аккуратно поставил на край стола фанерный почтовый ящик с расплывчатыми малиновыми печатями вязью грузинского языка. – В них меди на рубль, да работы на второй. Они только на посветить в чулане и годятся.
- Пусть так. Но сам факт того, что он позволил себе что-то из вашего кабинета без спроса унести, уже показателен, - Голицын, склоняя голову несильно вперед, крайне выразительно посмотрел на предводителя оппозиции, расширяя глаза и приподнимая брови.
- Эт да. Внушение ему сделать надо будет, - с подъемом заметил генерал и сбил с ящика парой движений крышку. Из фанерных недр вырвался и стал растекаться по прохладной полутьме комнаты дурманящий дух спелых мандаринов. Голицын втянул его полной грудью и зажмурился, выражая не только лицом, но и всей своей позой блаженное предвкушение. И внезапно крупно передернулся, обхватывая себя за плечи. Журбей посмотрел пару мгновений непонимающе, а после чуть не хлопнул себя по лбу. Ну естественно, спикер банально мерз тут в своем франтоватом костюмчике, рассчитанном на жарко натопленные залы, в которых, к тому же, всегда собиралось большое количество людей.
- Голицын-Голицын, когда на штурм пойдем, я тебя лично в тужурку и тулуп одену. И даже не пытайся возражать! – генерал не был сейчас полностью серьезен, но в силу деятельного характера при желании вполне мог претворить обещание в жизнь целиком. – Ты почто сейчас без пальто явился? Знаешь ведь, не курорт кавказский у меня тут.
- Коське эту тужурку отдайте, мой генерал. А пальто, как любой воспитанный человек, я оставил на вешалке в прихожей, - не остался в долгу язвительный политик, с толикой недоумения наблюдая, как Журбей извлекает из еще одного сундука, скромно темнеющего пристенок, какую-то лохматую шкуру. – И, кстати, почему Коська? На все глаза косой?
- Нет, потому что Константин. И сократилось вот как-то оно до Коськи. И вот уж кто-кто, а этот хмыреныш себе хоть тужурку, а хоть и шубу соболиную добудет, нас не спросясь, - генерал встряхнул шкуру, оказавшуюся козлиным полушубком внушительного размера, который еще более усугублялся торчащим клочковатым мехом.
Голицын, задумчиво похлопав себя указательным пальцем по губам, вдруг протянул с ну очень недобрым озарением в голосе:
- Ааааа, так это тот… татарин?
- Может татарин. А может калмык. А может казах или туркмен какой. Мне его батьки-мамки неинтересны. Да и хватит о нем уже.
Журбей за разговором этак ненавязчиво оказался подле Голицына, на плечи которого резко и решительно накинул полушубок, да еще и полы запахнул плотно и, удерживая их одной рукой, пальцем второй погрозил выразительно.
- И чтобы не рыпался. Мне твое хладное тело не нужно.
- А в каком виде мое тело вас устроит, ма шер? – Голицын, не пытаясь вырываться или возмущаться крайней неэстетичностью шкуры, подспудно признал правоту Журбея. Но сейчас неожиданным для последнего жестом подался к нему, налегая грудью на руки, понижая голос до мало не интимного шепота.
- В горячем и бодром, - прямо ответил на голицынскую двусмысленность, промелькнувшую в непристойной улыбке, в шальном блеске глаз, генерал. Наклонился к спикеру пониже, слушая его дыхание, чувствуя его у себя на лице. – И никак иначе.
Он посмотрел, донельзя откровенно посмотрел в темные глаза своего сподвижника. Сжал крепко полы полушубка и ухмыльнулся широко одной половиной рта. Голицын внутренне замер от этого взгляда, загипнотизировано смотря на революционного лидера, подчиняясь ему, его воле.
- Да, мой генерал, - тихо произнес он наконец и мягко, почти покорно улыбнулся.
- Вот и молодец, - Журбей выпрямился, разворачиваясь к столу. Политик подавил разочарованный вздох и признал всю второстепенность своих личных желаний по сравнению с разработкой деталей предстоящего выступления. Закутался поплотнее в полушубок, бывший тяжелым, теплым и, что удивительно, пахнущим несильно каким-то сеном, а не плохо выделанной шкурой, и стал наблюдать за ловкими энергичными действиями генерала. Как он открывал бутылку, разливая кажущееся почти черным вино по кружкам, как высыпал горкой мандарины, сунув машинально один Голицыну в руку, как зажигал и расставлял по карте кажущимся наилучшим образом свечи. А потом составил полупустой ящик под стол и тяжело уселся на кушетке, обнимая политика поверх полушубка за плечи. Подал кружку ему, взял вторую сам.
- Давай сначала выпьем чутка, для сугреву и бодрости.
- И за что же, мой генерал? – Голицын с яркой искренней улыбкой отложил на оставшийся незаселенным краешек стола очищенный и разломленный на дольки мандарин. – За удачу?
- Нет, Алексей. За победу, - генерал, напротив, снова стал предельно собран, глядя мимо спикера в глубины свечного огонька. И, как показалось сейчас Голицыну, видел Григорий Никифорович там сокрушительный очищающий пожар революции. – Нас устроит только победа. Пусть даже мы умрем – но страна будет спасена. Страна, родина наша, получит избавление. Получит будущее.
- Будущее, в кои-то веки сотворенное руками детей своей страны, а не господом-вседержителем, - усмехнулся посерьезневший политик, склоняя голову ближе к генералу неосознанным уже жестом. – Как о том любит незабвенный наш митрополит вещать.
- Именно, Алексей, именно! – воскликнул Журбей, стискивая спикера медвежьей хваткой и глядя на него истово до фанатичности. – И к черту митрополита.
- О да, у черта он окажется в поистине подходящей компании, - по губам Голицына гюрзой-змеей мелькнула улыбка. Он выпростал руку с кружкой из-под полушубка и произнес совсем иным тоном, с зазвеневшим в голосе напряженным и проникновенным. – Так давай уже за победу, мой генерал.
- За победу! – Журбей громко чокнулся с Голицыным, медленно и до дна выпивая терпкое ароматное вино.
Впереди была бессонная рабочая ночь.
Впереди было еще пять дней на доработку, согласование, оповещение, проверку, стягивание сил и уточнение деталей.
Впереди вставало монументально красным – кровью, огнем, встающим солнцем – крашеное их будущее.

@темы: Жуков, Бета, Гамлет

---

Блокнот

[Klodwig]

Название: Блокнот
Автор:  Klodwig
Жанр: джен, ангст
Рейтинг: R
Персонажи: Наполеон/Бальзак
От автора: Посвящается одному Балю с паршивой памятью и блокнотом, который и вдохновил меня на написание этого фика.

www.diary.ru/~Klodwig/p170787089.htm

@темы: Бальзак, Гамма, дуалы

---

Охотничий сезон

[Stef Boread]

Название: "Охотничий сезон"
Автор: Эстебан Бореад
Бета: Sillshhart
ТИМы: Жуков/Драйзер
Жанр: romance, hurt/comfort
Размер: Мини
Рейтинг: R
Комментарий: Написано на заявку 10-14: "Драйзер/Жуков. Отогревать тело Жукова после достаточно сильного обморожения. Драйзер холоден и собран, Жуков чувствует себя приниженно и дискомфортно, но постепенно расслабляется. Gол персонажей не важен."
Размещение: Только с моего разрешения.

- Оно того не стоило, - Драйзер качнул головой, поджав губы, разглядывая повреждённую кожу и аккуратно касаясь её пальцами. Лежащий на потёртом диванчике мужчина несогласно фыркнул, недовольно нахмурившись.
- Ну так жив же, ничего со мной не случилось!
Служитель правопорядка посмотрел на Жукова, "зафиксировав" укоризненным взглядом его местонахождение в пространстве. Потом вернулся к ногам с задранными до колен штанинами, ещё раз коротко пробежался пальцами по коже, удостоверяясь в отсутствии чувствительности. Отошёл к шкафчику рядом с электрическим камином за аптечкой, снова присел на диван, начиная разматывать бинт.
- Вторая степень, - наконец произнёс Теодор, складывая повязку, обматывая ею ступню и голеностоп, фиксируя сверху ещё одним слоем бинта. Он вложил в эти сдержанные короткие слова всё волнение, что испытал, увидев ноги генерала. Всё-таки его спутник был чересчур беспечен, с такими вещами шутить нельзя. – До ближайшей местной больницы километров тридцать, мы бы ехали не меньше трёх часов, господин охотник, - Драйзер занялся второй ногой.
Жуков тяжко вздохнул. Ну да, да, он облажался, провалившись под этот чёртов лёд, когда ломанулся за треклятой птицей! Но не критично же, в самом деле - никто не умер, обошлось без смертельных ран, и даже ампутация ему не грозит. Ну, подумаешь, слегка промёрз... Генерал перевёл взгляд на мешки у двери, где лежала парочка отличных куропаток, и гордо улыбнулся. Зато вон какую добычу подрезал!
Полицейский перехватил его взгляд, посмотрел в сторону куропаток и снова качнул головой.
- Хорошо, Георгий, что мы оказались недалеко от этого охотничьего домика, - уже мягче произнёс Драйзер, словно почувствовав, что забота заботой, а дальше на тему всё же лучше не давить – терпение Жукова было штукой весьма непрочной. Но от замечания он всё-таки не удержался: - Да и птицу нечего зря убивать...
- Тео, только не говори, что тебе не нравятся жареные куропатки, - хмыкнул в ответ повеселевший генерал, пошевелившись, чтобы устроиться удобнее. - И будь другом, принеси уже что-нибудь выпить, чёрт подери!
- Чаю принесу, - в ультимативной форме оборвал его чаяния Драйзер, собирая медицинские принадлежности и поднимаясь с колен.
Жуков от таких новостей резко погрустнел, мрачно поглядев на ни в чём не виноватый чайник в другом конце комнаты. Теодор, заметив это, усмехнулся: генерал оставался таким непосредственным и жизнелюбивым, что бы ни случалось, несмотря на все свои года. И огорчать своего друга больше необходимого Драйзер не считал себя в праве.
- Глинтвейн будет позже, к ужину, - добавил он и улыбнулся в ответ на тут же расцветшую ухмылу генерала.
*
Когда Драйзер, наконец, поставил тарелки с горячим, дымящимся блюдом на стол, генерал блаженно вдохнул этот божественный запах жареного мяса. И тут же зашевелился под пледом, которым его заботливо накрыл Теодор, норовя сесть на диване по-турецки.
- Ноги лучше сейчас не тревожить, - мгновенно среагировал Драйзер, раскладывая вилки и разливая горячий глинтвейн.
- А... ладно! - согласился Жуков и заявил бескомпромиссно: - Но в таком случае ты сядешь рядом.
Теодор поглядел на него прямо и слегка улыбнулся, кивнув, не находя нужным спорить с другом, если для него важно, чтобы он, Драйзер, был в максимальной близости. В конце концов, он привык, что Жуков выражает свою симпатию всеми возможными методами - в том числе, сокращением расстояния. А симпатию к себе Теодор ценил. Поэтому Драйзер примостился на край дивана рядом с полулежащим генералом, стараясь не задеть его ноги и вообще соблюсти маломальскую дистанцию. Вот чего ему не хотелось точно, так это случайно испачкать диван или стол в снятом номере охотничьего домика.
*
Некоторое время спустя, Жуков, расправившийся со своей порцией буквально за пять минут, уже посёрбывал глинтвейн и наблюдал с высоты подлокотника за полицейским. Драйзер взгляд ощущал - то, что у генерала почиталось "ненавязчивым вниманием", весьма трудно было не заметить окружающим, а уж тем более объектам этого самого внимания, - но выглядел безучастным. По крайней мере, до тех пор, пока не покончил с ужином.
Однако, стоило ему отставить тарелку и взяться за кружку горячего вина, как генерал вдруг оказывался рядом, совсем близко.
- Твоё здоровье, Тео! - Жуков стукнулся кружкой о кружку, обнимая полицейского за плечо, и, пока Драйзер успел только сморгнуть от неожиданности и кивнуть, выпил залпом глинтвейн. Теодору осталось разве что улыбнуться и качнуть головой на такую ретивость, добавляя уже постфактум:
- И твоё, Георг, - и только потом, сглотнув вино, нахмурился, сообразив: - Тебе же нельзя двигаться - постельный режим!
Но генералу уже было море по колено: слишком близко был Теодор, слишком ярко пылал огонь в камине, и слишком хорошо было в этом зимнем охотничьем домике сидеть вдвоём...
- Забей, Тео. Я и от ран посильнее не дох.
Жуков притянул к себе Драйзера ближе, мягко, но непреклонно, и по коже наклонившего голову - так, что чёрные пряди упали на лоб, - Теодора пробежала лёгкая дрожь. Он мало до кого дотрагивался сам и уж тем более меньшему числу людей позволял касаться себя - но генерал входил в это число.
Точнее сказать, генерал вошёл в ближний круг Драйзера вот так же, как касался: мягко, но решительно, давая понять, что ему нужен этот вот сумрачный, несколько замкнутый парень из полиции. Причём, нужен не как ставленник или "своя рука" - Теодор ощущал такие вещи безошибочно, чётко, изо всех своих сил борясь не только с преступностью вокруг, но и с преступностью внутри, среди полиции, оставаясь честным, принципиально и кристально честным. Нет, он оказался нужен генералу как друг, даже несмотря на разницу в звании - очень немногие представители старшего офицерского состава оказывались способны относиться к тем, кто был ниже их более, чем на чин-другой, как к равным по правам людям.
И Драйзер в ответ быстро проникся искренним, не любящим хитрости человеком, для которого слово "честь" не было пустым звуком. Он, не очень-то легко сходящийся с людьми, поверил Жукову сразу, уже после первой встречи ощущая, что у него появился друг. Правда, Георгий сразу же дал понять, что понимает дружескую связь весьма широко... Тео невольно слегка покраснел даже при воспоминании, но со своей ориентацией Драйзер смирился давно, а потому не видел смысла ломаться перед генералом – ни тогда, ни потом.
Вот и сейчас он в первую очередь волновался, что активная близость может генералу повредить, но знал, что спорить будет бесполезно - Жуков был бы не Жуковым, если б каждый раз всё равно не поступал по-своему.
Драйзер тихо усмехнулся этой мысли и повернул лицо к генералу, глядя в его улыбающиеся карие глаза. И поцеловал сам, не нагло, но уверенно, сосредоточенно, вызвав у генерала хмыканье и - следом - жаркий, сильный ответ. Жукову и вообще не нужно было особое приглашение со стороны партнёра, чтобы загореться - а уж столь конкретного действия со стороны Теодора и вовсе хватило с лихвой. Руки генерала крепко погладили прямую спину, сначала через свитер, сминая плотную шерстяную вязку, будто её там и в помине не было, а потом уже проникая вплотную к телу, к коже.
Драйзер чувствовал в себе всё разгорающийся огонь, крепко целуя генерала в шею. Он уже забыл о каких бы то ни было препятствиях - они отошли на задний план и стали неважными. И да - это его руки расстёгивали Жукову пояс, это он сам садился поверх и двигался - раз уж они сейчас были ограничены в позах. И это он, Теодор, тяжело и звучно дышал, опускаясь на генерала, поддерживаемый и направляемый его широкими ладонями. И он, а не кто-то ещё резко выгибался со стоном под размашисто двигающейся рукой Жукова, а потом, когда всё закончилось, лежал без сил, уткнувшись лбом в седой ёжик коротких генеральских волос...
Лёжа вот так, Драйзер уже знал, каким запомнится ему весь этот день, проскакавший таким бешеным галопом, несмотря на ощущение лёгкого привкуса вины, что он всё-таки подался соблазну. Он ощущал, что для него это будет одно из тех воспоминаний, что, невзирая на все пережитые тревоги, дарят щемящее чувство тепла, и был благодарен за него.
Ну а Жуков, меж тем, обнимая примостившегося сбоку Теодора, уже строил грандиозные планы о том, чтобы выбраться с Драйзером ещё разок на охоту. Причём, лучше на кого-нибудь крупнее, чем куропатки, – на кабана, например. Ну, раз уж этот их поход так однозначно удался...

@темы: Гамма, Драйзер, Жуков, Бета

---

КОРОЛЕВА

[sillvercat]

Автор:  sillvercat
Название: Королева
Жанр: Романс
Рейтинг: R
Размер: миди
ТИМы: Жуков/Наполеон, Жуков/Есенин, а также Драйзер, Джек и многие другие...
Состояние: закончен
Саммари: 16-летнюю Варю все зовут Жучкой, и только Король впервые назвал её Королевой. Но у Короля есть младший брат...
От автора: Написано для и по заказу  Klodwig, за что не устану говорить Заказчику спасибо... И спасибо всем, кто помогал, переживал и подсказывал во время создания этого сериала
Примечание Исполнение заказа в 11-м туре соционик-фикс. Ссылка: www.diary.ru/~socionicfics/p170046644.htm
Предупреждение: гет, рейтинг, нецензурщина и прочее... ну вы поняли...

www.diary.ru/~sillvercat/p170709948.htm

@темы: Драйзер, Жуков, Джек, Бета, Есенин, Гамлет

---

Куда улетают птицы.

[сны о молоке]

Название: Куда улетают птицы
Автор: Ne 69
Фандом: соционика
Пейринг: Гамлет/Есенин
Рейтинг: низкий
Жанр: экшн, харт комфорт, лирика местами, драма
Размер: макси
Саммари: Ограбление. Вишневые занавески. Ежевичные глаза.
Предупреждения: десфик, пов (поочередно есенин—гамлет), временная разбросанность повествования (как в «невидимках» паланика)
Посвящается: Чаку Паланику, хоть мы и не знакомы лично, Ари, читающей всё, что я пишу, и Советской Лирике, вдохновляющей меня на различные подвиги.


— Перестань дрожать, — сквозь зубы произносит Гамлет, сжимая под столом руку на моем колене. — Через пару минут вернется консультант, и я не хотел бы чувствовать, как под нами дрожит пол.
Я коротко киваю, не глядя ему в глаза, и Гамлет добавляет чуть более дружелюбным тоном:
— Это может нас выдать. Все наши усилия пойдут к черту, если что-нибудь раскроет наш план. Понимаешь?
Я понимаю.
— Вот и славно, — заключает он, смахивая какие-то невидимые пылинки с моего галстука.
Через пару минут появляется консультант. Пара минут, проведенных нами в полном молчании, наедине с монотонным тиканьем часов. Не знаю, как Гамлет, но я нервничал. У меня вспотели ладони, и я боялся, что если мне придется говорить, то я не смогу. Но Гамлет взял все на себя.
— Очень мило с вашей стороны, что вы смогли уделить нам немного своего внимания не смотря на загруженный график. Вы не представляете, как нас выручили!
Гамлет рассыпается в благодарностях, заставляя тучного банковского сотрудника довольно улыбаться.
— И что понадобилось двум юным джентельменам в таком захолустье, как наш банк?
Консультант смеется булькающим лягушачьим смехом. Он явно доволен тем, как пошутил. Шелестящий легкий смех Гамлета вторит ему. Конечно же, нам не смешно, Гамлет смотрит на меня, и я делаю тоже самое. Мы смеемся.
— Нам необходимо сделать вклад, — улыбается Гамлет, — и хочу заметить, что речь идет о весьма крупной сумме.
Растягивая последнюю фразу, Гамлет наслаждается произведенным ею эффектом: у банковского работника заблестели глаза.
— Вы, должно быть, ведете успешный бизнес! — восклицает он.
— Почему же? — наигранно искренне удивляется Гамлет. — Удача при делении наследства — только и всего. Сейчас я и мой спутник подумываем о том, чтобы купить небольшой домик где-нибудь за границей и предаться счастливой семейной идиллии.
— Вы и ваш спутник? — он морщится, окидывая меня оценивающим взглядом. У меня холодеет кровь.
— Да, я и мой спутник, — жестко проговаривает Гамлет, с чрезмерной силой упираясь в мое колено, — есть ли у вас какие-нибудь специальные предложения? Понимаете, нам бы не хотелось тянуть с этим вопросом...
— Дорогой, мы можем на минуточку отойти? — я играю чуть хуже Гамлета, но он доволен. Я вижу это в его по-кошачьи суженых глазах.
— Да, конечно, вы можете обговорить всё, как следует!
— Думаю, нам нужна всего минута... — с задумчивым видом произносит Гамлет. — Будет ли уместно попросить вас об одном маленьком одолжении? Я должен уехать по делам сейчас. Мой спутник довершит все дела сам.
— Конечно, но мое время не безгранично, видите ли...
— Время — это деньги. А деньги никогда не были для нас проблемой.
С этими словами он кладет крупную долларовую купюру на стол и улыбается, глядя на то, как судрожным движением руки консультан смахивает ее со стола в ближайший ящик. Он ослеплен тем, что увидел. Он оглушен тем, что услышал. Он побежден тем, что произошло.
— Будем рады сотрудничать с вами! — говорит он Гамлету, — А вас я буду ожидать здесь в любое время! — он смотрит сквозь меня, вероятнее всего обдумывая то, как потратит полученную взятку.
Я успокаиваюсь лишь тогда, когда за нашими спинами легким щелчком захлопывается дверь. Мы направляемся в уборную. У меня не гнутся ноги, и сердце отдает хриплым стуком в ушах.
— Итак, — шепчет мне на ухо Гамлет, — ключ у меня. Банковские ячейки по коридору направо. Этот уволень даже не заметил, как с его стола исчезла пропускная карточка.
В его глазах пляшут чокнутые бесенята. Его шепот сводит меня с ума. Слишком много лжи и обмана. Я не справлюсь.
Я говорю ему это.
— Не бойся, малыш. Ты же хотел хорошо жить? Ты же хотел кормить своих бесконечных найденышей? Кошечки, собачки... чтоб кормить их всех, нужны деньги. Чтоб спасать их, нужны деньги. Все самые хорошие поступки противоречат законам нашей страны. Подумай об этом.
Я пытаюсь возражать, и Гамлет не выдерживает. Он целует меня внезапно, не давая сказать и слова. Мягко прикусывает мои губы. Прислонет меня к сушилке для рук. Смотрит на свое отражение в зеркальной поверхности плитки. Манипулирует. Но я обретаю покой.
— Так лучше?
— Да.
— Не бойся. Всё получится. Наш план идеален, — он заводит непослушную светлую прядь мне за ухо. — Эта пьеса безупречна. Мы с тобой безупречны. Весь мир лишь для нас двоих...
Он оставляет меня одного и уходит. Ополоснув руки холодной водой, я выхожу вслед за ним.

Сжимая кулаки перед дверью обманутого нами консультанта, я уверен в успехе.
Все получится.
—Можно войти?.

***

Я помню этот год. Тогда, заходя к священникам в изрезанные деревянные кабинки, я едва ли мог сказать что-либо кроме «Отец, я согрешил». Рассказать всё означало открыть карты, а кому, как не мне, известна стоимость тайн?
Итак, представьте Испанию. Небольшая деревенька с населением в несколько тысяч человек к югу от Гранады. Всё дышит пылью и солнцем, а люди с темной загорелой кожей недоверчиво щурятся тебе вслед.
Мы слишком бледные для того, чтобы затеряться в толпе. Мы слишком необычны, чтобы о нас молчали.
— Я тебя ненавижу, — он смотрит на меня из-под лобья, и хотя здесь темно, я знаю: Есенин пытается испепелить меня взглядом.
Я усмехаюсь, наполняя фужер вином. Насыщенный винный цвет занавесок отделяет нас от внешнего мира, солнце бьет сквозь них, окрашивая воздух. Я делаю глоток.
— Я тебя ненавижу.
— Может, хватит уже?
— Нет, не хватит! — он приподнимается на локтях. Темно-бардовые лучи солнца рассекают его шею. На секунду мне кажется, что это кровь.
— Я ненавижу тебя, Гамлет! — настойчивее произносит он.
Мне безумно хочется целовать его губы, но сейчас не совсем подходящий момент.
— Что ты от меня хочешь, а? Сожаления? Терзаний? Раскаяния?
— Нет, — резкость Есенина выглядит необычайно мило. Я хочу целовать его губы.
— А чего? Ты хоть сам знаешь, чего от меня хочешь?
— Из-за тебя мы оказались здесь! В бегах! В Испании! А ведь ни один из нас языка даже не знает!
— И когда это нам мешало?
— Не приближайся, не приближайся я сказал!
— А то что?
Голубые глаза злобно блестят мне в ответ, губы искривляются и шепчут:
— Только прикоснись ко мне.
Из противоречия, я стремлюсь прикоснуться к нему. Приближаю ладонь к его щеке, Есенин отталкивает меня, вскакивает и поспешно удаляется в ванную.
Он запирает дверь изнутри, так, что мне не войти. Я допиваю вино. Яркий солнечный свет наполняет комнату вишневым маревом.
Я хочу целовать его губы.

Перенесемся в храм Санта Марии. Толстые беленые стены, от которых веет прохладой, а снаружи — около ста пяти градусов по фарингейту. Здесь много людей, и мы почти не выделяемся.
Позади меня улыбается Есенин, и хотя я атеист, мне никак не хочется подводить его сейчас. Бога нет, но есть те, кто в него верит.
Впереди — деревянная кабинка для исповеди, первое «Отец, я согрешил» и «Бог простит твои пригрешения, дитя». Я стараюсь не думать о том, зачем мне всё это нужно, и усердно ожидаю окончания службы.
Он берет меня за руку и выводит под палящее испанское солнце. Сто пять градусов по фаренгейту в тени. От асфальта поднимается легкая дымка. Но в храме, признаться, я слегка замерз.

Перенесемся в Лондон, в мою квартиру на Флитсайд, где окна окрашены белой краской, а через несколько домов на все голоса перекрикиваются баржи. Эйвон бурлит жизнью и днем, и ночью, не мало надоедая здешним жильцам.
На подоконнике Есенин поставил блюдце с молоком, и сейчас в нем отражается небо. Сегодня прохладно и пасмурно. Я закрываю окно.
— Нам очень нравилось слушать большой город! — поясняет лирик, поглаживая проснувшегося любимца. Котенка по имени Чак он нашел на соседней улице и просто не смог пройти мимо.
«У Чака длинные усы и светлая, мягкая шерстка» — завороженно шептал Есенин, уговаривая меня взять его себе домой, но из-за плохой связи я улавливал лишь обрывки фраз.
— И правда завораживает, — соглашаюсь я. — Слушай, ты не мог бы мне помочь?
Затевая всё это, я и подумать не мог о том, как это всё обернется. Что судьба пару раз подтолкнет нас не к тем поворотам, что мы окажемся в Испании, в комнате с занавесками цвета красного вина.
— Конечно, помогу! А... В чем именно?
Чак лезет на подоконник и начинает лакать молоко. Отражение неба покрывается легкой рябью. Пасмурный Лондон. Я хочу целовать его губы.

Перенесемся в Испанию. Ночь не приносит приятного облегчения: температура падает всего на несколько градусов. Я пью вино, Есенин всё еще сидит в ванной. Я боюсь, что он решил покончить с собой, и настойчиво стучу в дверь.

Вопрос: Нравится?

1. Да.		18	(81.82%)
2. Нет		4	(18.18%)
Всего:		22

@темы: Бета, Есенин, Гамлет

---

Смерть не для вас

[Джики иъ Бильзяки]

Авторы:  Ann_Draw_Media и  Sweet_Yoghoo
Название: Смерть не для вас
Жанр: драма, стёб
Рейтинг: R
ТИМы: Гамлет/Есенин\Бальзак
От авторов: написано специально для  вот он я, готический твой принц
 Sweet_Yoghoo: чтобы не отвечать на вопрос "почему" она решила согласиться с мои предложением. я заранее извинияюсь за то, что получилось, и прошу не относиться слишком серьёзно. просто мы баль и дон Ann_Draw_Media, спасибо что вывозила любовные сцены
 Ann_Draw_Media: это мой первый соционический фанфик, и прошу заметить что я

чОрный интуит

програмный долбоёб, это всё потому что я чёрный. не обессутьтте. Sweet_Yoghoo, спасибо, что ты втянула меня в это.

Кружевной веер пытается скрыть глаза очередной жертвы от чар. Однако охотник уже сзади, гладит затянутую в корсет талию той, на кого пал жребий, если не сказать – сознательный выбор. Под маской гладкая кожа, в глазах гипнотический блеск, на бледных губах улыбка предвкушения.
Часы отсчитывают двенадцать ударов, но девушка не слышит их, ощущая обнажённым плечом горячий поцелуй, и полуобернувшись, пытается ухватить его взгляд, ещё не зная, как далеко это зайдёт и чем это закончится.

Замутнённый человеческий разум подобен чистому листу, и нет ничего проще, чем творить на нём изощрённую поэзию кровавого разврата. И вот – ход конём до ближайшего укромного места.

- Ммм… Как сладко вы смотритесь вместе, - голос из полутьмы, следом возник юноша.
- Сдаётся мне, сладкая здесь только она, - Генрих знает, чей это голос, но не подаёт вида.
Загипнотизированная красотка, не понимая, где она и с кем, отзывается на томный голос Есержо соблазнительным поцелуем, вот только ему почти нет дела до роскошной дамочки. Теряясь в раздумьях о вкусе ее крови, обиженно кусает, практически убивая тем самым оную.
- Поосторожнее, дорогой, ведь это должен был быть романтический ужин для нас двоих.
- Прости, я не смог совладать со своей ревностью.
- О, ты так мил, - рука Генриха нежно обвила шею Есержо, пальцы путались в тёмных волосах, язык игриво прошёлся по алому от крови подбородку.
Девушка безмолвно наблюдала за тем, как эти двое самозабвенно ласкают друг друга, как поцелуй, сначала вполне невинный, перетекает в постепенно наполняющуюся стонами развратную сцену. Девушка на ватных ногах приблизилась к влюблённым, что и стало для нее главной ошибкой сегодняшнего вечера.

С двух сторон в неё впиваются клыки, слышится утробный смех, кровь медленно стекает по слабеющему телу, когда жертва падает на пол, под
последние удары её сердца двое хватаются за руки и с особой маниакальной радостью уносятся прочь.

***
- Сегодня дивная ночь, не находишь? – Есержо бросает лукавый взгляд в сторону своего спутника.
- Нахожу, мой дивный. Ты пахнешь ночью, ужасами и восторгом.
Они бежали по мостовой, ловя мечты о смелых действиях, и представляя друг друга обнаженными во встречных порывах сентябрьского ветра.
От мыслей их отвлёк удар колокола на часовой башне. Вампиры резко обернулись в строну звука, а ветер донёс запах человеческого тела. Из полупрозрачного ночного тумана возник погружённый в себя молодой человек, который, не обращая внимания на двух подозрительно громких субъектов посреди мостовой, молча, шёл, плотнее кутаясь в тёплое пальто, да и было похоже, что он пытался спрятать лицо.

- Смотри, - произнёс Генрих торжественным шёпотом.
- Как ты думаешь, он нарочно не замечает нас?
- Не знаю, но можно это проверить, - ответил Есержо, плотнее прижимаясь к любовнику и расстёгивая его рубашку.
Генрих пронзительно ахнул, а потом наполнил раскатистым смехом прохладный ночной воздух.
Однако незнакомец на это никак не отреагировал.
- Ес, мне действительно кажется, что этот тип нас игнорирует. Может, устроим ему наказание? В эту ночь никто не посмеет игнорировать нас.
- О да… Это будет хорошим дополнением к нашим прошлым потехам. Чего же мы ждем?
После недолгих раздумий Генрих крикнул:
- Хэй, Гай!
Незнакомец испугано обернулся.

- Мы знакомы?
- С чего Вы взяли? – Есержо усмехнулся и сделал шаг в его сторону.
- Вы звали меня по имени. Кстати, Ваше лицо кажется мне знакомым. Мы точно не встречались ранее?
- Пхах! Его действительно зовут Гай! Какой отличный каламбур я только что сочинил! – Генрих схватил Еса за плечи, в ожидании одобрения, однако тот, потерявшийся в своих мыслях, задумчиво хлопал глазами.
- Ничего смешного в моём имени нет, сударь, я англичанин. К тому же, мне кажется, что Ваш спутник тоже не нашёл это смешным.
Есержо дёрнул Генриха за рукав и спросил растерянным шёпотом:
- Скажи, а как скоро ко мне вернётся вся моя память?
В серых глазах – печаль и смутная надежда.

Пользуясь ситуацией, Гай тихо опустился на колени перед Есержо и расстегнул ему ширинку, целуя все, что было сокрыто от глаз. Член вампира мгновенно напрягся и по инерции подался навстречу мягким поцелуям человека.
- Я думал, что ты уже мертв, – заметил странный тип, оторвавшись от нежных ласк.
- Ты! Всего лишь личинка, отложенная человечеством, мерцаешь своими тусклыми надеждами в лунном свете, но и это вскоре прекратится!
Генрих подошёл к Гаю, показывая всем своим видом, что брезгует прикасаться к нему.
- Отойди, смертный, если хочешь продолжить своё жалкое существование!
Гай повернулся, чтобы ответить, но в этот момент Есержо кончил, и сперма кровавыми сгустками стекала по щеке и шее человека. Однако тот ответил бесстрастно.
- А если я не хочу его продолжать?
Но Ес, облокотившийся на новоиспеченного любовника, не выдержал накатившего после акта голода и впился в окровавленную шею, не обращая внимания на диалог. Генрих опешил, он не ожидал такого ответа, но ситуация говорила сама за себя.

***
- Неужели и вправду ты имеешь что-то общее с этим ублюдком?! – вскипел старший, хватая любовника за плечи.
- Да я его не помню! И надо винить в этом тебя! – Есержо капризно дернул плечом, отталкивая.
- Очень просто винить в этом меня, я ведь дал тебе силу, любовь, в конце концов. А ты - чем отблагодарил меня! Изменами, возмущениями! Это я должен винить тебя!
- Однако заметь, я даже ничего не сделал, - пытаясь вернуть невинный вид, прошипел Ес.
- Не ври хотя бы себе! Ты был не против его действий, ты дал безмолвное согласие на все и не смог держать себя в руках!! Ты, ты… Выставил меня полным идиотом, когда я пытался отстаивать твои, заметь, твои права! Я больше не могу верить тебе.
- Этот человек унизился передо мной, а не я перед ним, ведь ты знаешь, что моё сердце принадлежит только тебе, и поэтому я предпочёл вечность с тобой поискам себя самого и свету солнца, я отказался от искреннего смеха и возможности улыбаться.
- Все не так. Ты не помнишь этого, да и у меня не возникало ни малейшего желания тебе рассказывать, но ты пошел со мной в нашу вечность только, чтобы сбежать от своих чувств к этому типу. Признайся, ты ведь просто никогда не понимал до конца его, а когда я предложил тебе побег из прошлого - рискнул. Но я знаю, ты слишком сильно был в это прошлое затянут, - Генрих закончил мысль и отвернулся.
- О боже… нет, только не говори мне, что это на самом деле так! Если ты знал о нём, тогда почему ты позволил ему оказаться здесь и сейчас с нами!? Почему не проигнорировал его в ответ? – Есержо изошёлся на надрывный крик. Выдержав театральную паузу, Генрих тряхнул головой, и, грустно усмехнувшись, закрыл лицо руками.
- Потому что я хотел издеваться над ним и над его чувствами, ведь он-то ничего не забыл. Это был особый сорт мести. Возможно, отчасти, мести тебе. Я хотел всего лишь посмотреть чего же стоят мои потуги быть для тебя важнейшим существом. И вот... Вот как все повернулось, - голос его задрожал, и когда он убрал руки от лица, Есержо увидел коварную улыбку на его губах, где ещё виднелись следы крови.
- Кхм, господа, скажите, если моё присутствие мешает вам спорить, и я уйду – в пылу словесной перепалки вампиры действительно забыли о её причине. Гай стоял в пол оборота, готовый покинуть площадь. Есержо посмотрел ему в лицо и вспомнил, за что любил. Его спокойствие, его холодный сарказм, спасающий самые сложные ситуации, надменная недоступность, и, конечно же, эти губы, которые знали своё дело.
Генрих покраснел и признался обоим.
- Знаете, господа, ведь я же действительно бесчувственная мразь. Я люблю тебя, Гай. Всегда любил. И использовал Еса в своих коварных планах. Вот так.
- Ты сейчас меня так удивил, Генри. Я знал что у тебя слабые нервы, но влюбляться в проституток – это не для тебя, поверь. Скажи-ка, Есержо, у тебя есть деньги?
Юноша слабо кивнул в ответ.
- Тогда пойдём, продолжим без этой истерички.
- Сколько! Сколько стоят ваши чувства!? – как ненормальный закричал Генри. Есержо остановился, растеряно застегнул штаны и, злобно бросил «мои чувства не продаются!», на что Гай лишь усмехнулся.
- Никогда в это не поверю.
Есержо весь напрягся, тогда Генрих перехватил инициативу и спросил:
- Милый, хочешь, я убью его и мы сделаем вид, что этого происшествия никогда не было?
- Но как ты убьёшь его, ты же только что сказал, что любишь!
- Да делайте со мной что хотите! Только перестаньте орать и выяснять свои отношения при мне, - Гай уже отошёл от Есержо на приличное расстояние и теперь пытался скрыться за ближайшим зданием.
- Да на кой чёрт мне сдалась эта шлюха, да и ты не лучше! Проваливайте.
Генрих исчез в ночи, оставив двоих предателей наедине со своими воспоминаниями, однако, вместе их уже ничего не держало. И каждый пошёл своей дорогой.

@настроение: Дон - я там был, мёд-пиво пил. по усам текло ,а в Макса не попало

@темы: юмор, Бальзак, Гамма, Бета, Есенин, Гамлет

---

ДД

[theodore.]

Автор: theodore.
Название: часть 1
Жанр: о____О
Рейтинг: неограничено
ТИМы: Нап/Баль

ТЭКСТ

Давно ещё, когда, кажется, впервые увидел сгорбленную фигуру, застывшую на остановке. Когда ещё дождь в самом начале зимы, и я - без зонта и в насквозь промокших сапогах. Потерял тебя: среди прочих людей, схлынувших из трамвая.
Давно ещё - когда зима то ли снегом, то ли туманом, а мне до работы ехать час с половиной в пробках, и всё равно иду упрямо на ту самую остановку, и жду ровно десять минут. Только убедиться, что ты мне незнаком и мы раньше не встречались. Ничего больше и уж тем более ничего личного. Потом в транспорте два часа давиться, а потом на работе - мыслями мимо отчёта к человеку, смотрящему исподлобья то ли сильно обиженно, то ли совершенно равнодушно. Потерял.
Чуть позже, когда стал злиться на тебя, с ней по телефону: "Нормальный Я!" и дома, швыряя трубку в угол, не понимая, почему то серое, остроносое лицо показалось таким знакомым.
Потом - уже на себя злясь: чёрные сальные волосы под сизым небом, а сверху - дождь. Время – зима, и я: без мыслей стою и дырявлю воображаемого тебя ненавидящим взглядом. Человек в голове не садится в трамвай и никуда не уезжает.
Каждый день на работу опаздывая: крюк мимо трамвайных путей, завернуть за магазин и в свете огоньков на ёлке обмануть себя, что задумался и повернуть невзначай голову туда, где только однажды ты стоял. «Остроносые ботинки уже никто не носит».
Дверь не открываю и только на носочках подхожу и морщусь, когда скрипит под ногой половица: в глазке крошечная ты стоишь и жмёшь сердито на кнопку звонка. «Я же слышу!» - повышая голос, а я просто отступаю назад. Это только наутро я схвачусь за голову. И не потому, что не пустил её накануне, а оттого, что ты стал причиной подобного поведения. На обед – остывший кофе и открытое меню, а к вечеру – пинаю столб на остановке, потому что опять пошёл в обход и опять мимо того места, где не так давно, под зимнем дождём, совершенно незнакомый мне человек…
Это потом я закричу и в волосы вцеплюсь, это потом выгоню с матом тебя из квартиры, это потом кину вслед и ботинки, и куртку, и эту «верни мне мою» сумку. Это потом, всё чуть позже. А пока я себя не узнаю, глядя в зеркало. А пока я сам себя боюсь и заранее уже тебя ненавижу. Всё потому, что дождь зимой и трамвай так невовремя…
Захлопываю дверь и кричу, охрипший, чтобы ты «и дорогу сюда забыл!!», шагаю по комнате, бледный, промокаю вспотевший лоб, смотрю ошалело на дверь, телефон на ощупь по дивану, а в голове всё одно: «А вдруг стоит ещё там? Вдруг не ушёл?!». И ладонь на привычные кнопки; не видя, номер набираю и спустя минуту ожидания: «Милая… Прости… Приезжай, ты нужна». А перед глазами – мимо стен и вниз через все этажи, на то же бледное остроносое, угрюмое. И на ладонях – отпечаток спины и жар оглушающий у лица. Твои глаза, холодные и белёсые из-за спины и я выгибаюсь, в лицо заглядывая. «Милая, приезжай!!!»
В дороге уже, а открою ей дверь и тебя за ней не увижу. Угловатая фигура и тени на скулах, а вместо этого мягкая на ощупь и глаза поддёрнуты влагой. Говорит что-то, а я осторожно за спину её заглядываю на лестничный пролёт. «Ты там по пути никого не встретила?».
Потерял тогда, и сейчас терять продолжаю. Волосы на бок и с них вода – а ведь это зима! А ведь скоро мороз. И тогда уже сложно такой крюк. Да и сейчас ещё сложно: голова в одну сторону, а ноги в другую. А увижу – сам испугаюсь и в первый же автобус наугад. «Я опоздал на работу потому что… ЧТО?»
«Никого не видела?» «А ты ждал кого-то?»
Ждал? Дни напролёт ждал и сейчас жду. Тогда потерял и сейчас теряю. А в голове звенит: «Убирайся!» А в голове звенит: «Глубоко!»
Ты ждёшь…? – спрашивает и уже хмурится. А я стою и телефон в руке сжимаю, опять по привычке её номер, потом опомнился, отложил. Мимо полки по полу, она подбирать, я запираю дверь. Медленно, вглядываясь в щёлку до последнего, пока замок не щёлкнет и уже только в глазок можно. А с чего бы тебе возвращаться? «Прочь!!!» - это, наверное, далеко.
«Ждёшь кого-то?»
Отступлю от двери и на кухню, там допьём, что осталось, а я скажу, что друг приходил и это ему был второй стакан. Потом она говорить что-то, а я смотрю и слушаю. «Так испугалась… что никогда больше… и ты так странно себя вёл…». В слёзы, заметит, что я хмурюсь и ещё больше рыдать. «Прекрати», - ей один раз и ему до этого сотню. «Не надо», - категорично теперь и час назад неуверенно и шёпотом. «Брось», - сейчас я΄ ей, а тогда ты΄ мне. И голос снова в голове: хриплый и громкий, как будто это навсегда и обсуждению не подлежит. Скажи, милая, ты никого не видела?
Давно ещё, когда снова стою чуть в отдалении и сканирую эту остановку чёртову на предмет серого промокшего пятна. Давно ещё, когда дождь сменился снегом и мне ворох колкий, острый и ледяной в лицо и за шиворот. Давно, когда уже разворачиваюсь и под ноги себе смотрю Давно ещё, когда прогнал только один раз, а терял долгие дни. Давно, когда уже часа три как утро, а солнца всё нет. Давно, когда одна твоя рука смахивает снег с моего воротника, а вторая сжимает волосы на затылке.
Давно, когда я поднимаю взгляд и встречаюсь с тобой губами.

---

МАНДАРИНЫ

[sillvercat]

Автор:  sillvercat
Название:Мандарины
Жанр: Романс
Рейтинг: PG-13 из-за ненорматива
ТИМы: Жуков
Саммари: Человек, которого никто не любил, вдруг понял, что чудеса бывают...
От автора: Рождественская сказка, да... но хочется. Тоже хочется чуда.
Примечание Исполнение заказа в 11-м туре соционик-фикс. Ссылка: www.diary.ru/~socionicfics/p170046412.htm
Предупреждение: лексикон.... да.


www.diary.ru/~sillvercat/p170223895.htm

@темы: Жуков

---

Маяк и Фейерверк II

[Джики иъ Бильзяки]

Автор:  Sweet_Yoghoo
Название: Маяк и Фейерверк II. Убийца времени
Жанр: слеш, драма
Рейтинг:PG-15
ТИМы: Гюго/Бальзак, Бальзак/Дюма, Дон/Дюма, Максим/Гюго, Наполеон/Бальзак
От автора: Написано для  sillvercat
первая часть - www.diary.ru/~sociofiction/p169486506.htm

- Могу ли я уехать? Хочу ли я уехать? Хочу ли я уехать с тобой?
- Да, - Джон нетерпеливо заёрзал на лавке, которую они вытащили на пляж, и сейчас сидели лицом к бризу.
- Почему тебя ко мне тянет, почему меня тянет к тебе? А может быть меня тянет к тебе только потому, что ты сам тянешься ко мне? А может, я и не умею любить кого-то сам.
- Любить!?
- Я использовал частицу «не» и слово «любить» в одном предложении. Это оправдывает меня в любом случае.
- Нортон, - Джон взял его за руку и придвинулся поближе.
- Ты что – любишь меня?
- Это не имеет значения, - мужчина только усмехнулся в ответ.
- Ты не отвечаешь на вопрос! Мне важно знать!
- тогда я повторю. Тебе не стоит знать об этом ничего. Ты уедешь, а я уехать не могу. Ты молодой, мягко говоря. За такое сажают. К тому же – давно ли ты заглядывал к себе в штаны и проверял, к какому полу ты принадлежишь?
- Я тоже люблю тебя! – Джон обвил Нортона руками, сейчас ему хотелось, чтобы он замолчал и перестал говорить все эти вещи, которыми пытался нейтрализовать то, о чём недвусмысленно проболтался.
- Джон, я не могу поехать с тобой!
- Ты прожил здесь всю жизнь?
- Нет, но добрую половину.
- Это влияет?
- Я… не знаю, что буду делать, если уеду, и что будет делать Проппер…
- А как ты вообще здесь оказался?
Смотритель шумно выдохнул и сгорбился ещё больше. Он должен был рассказать, или не должен был рассказывать? И хотел ли он рассказать?
Жестокий механизм памяти был запущен.
В тихой Ирландской деревушке, тринадцать лет назад, когда даже у Проппера не было бороды, двое мальчишек ухаживали за одной девочкой.
Она была похожа на Пэппи длинный чулок, только с белыми волосами, а косички так же торчали в разные стороны. Девочку звали Диана, и от прочих девочек её отличало то, что она была безумно непоседлива и обладала быстрым, острым умом. Но и у этого ума были свои побочные эффекты – девочка вечно затевала немыслимые игрища, эксперименты, экспедиции. В окрестностях не было такого места, куда не ступала бы её нога, и куда не сунулся бы любопытный нос.
Проппер, в те времена просто Джерри, обожал эту девочку, старался всячески ей угодить, и обычно таскался в походы за ней следом с корзиной еды. За это Диана ценила его, но считала довольно скучным. А в Нортоне она видела как раз таки подходящего собеседника. Они могли болтать о всякой тарабарщине часами, не замечая, что за окном уже начинает светать.
Когда Диане стукнуло шестнадцать, нужно было не упустить момент, и предложить ей руку и сердце. Когда она открыла дверь, на пороге стояли сразу двое, запыхавшиеся. Один держал в руках букет цветов, второй – пять томов сочинений Беркли.
На предложение руки и сердца Диана обоим ответила, что не питает ни к одному из них никаких чувств, кроме дружеских, и что оба могут быть свободны.
Нортон не помнил, как у них всё закрутилось. Вроде, утешая друг друга, прямо с утра завалились в паб, потом не вылезали оттуда почти неделю, а когда проснулись – были уже не то, что собратьями по несчастью - обнаружились в одной постели. После этого, хотя прямых доказательств того, что между ними что-то было, в природе не существовало, Джерри стал испытывать к Нортону материнские чувства, считал себя обязанным заботиться о нём и всячески холить и опекать. Нортон же заметил за собой сильную физическую привязанность. Он не мог спокойно смотреть на друга, и даже при виде его маленького пузика и очаровательной улыбки, внутри всё скручивалось в тугой узел, и организм кричал, что помнит всё, и что нужно ещё.
Потом они решили уехать из родной деревни и открыть маленький бизнес, желательно в другой стране. А тут как раз подвернулась возможность – содержать постоялый двор и маяк на правах преемников одной очень дальней родственницы Проппера.
И сначала они жили здесь, как два заправских голубка, превратив первые два года в сплошной медовый месяц, суровый климат и бешенные волны седого океана словно прятали их от общества, которое всегда выносило один и тот же вердикт подобным связям.
И так всё продолжалось до тех пор, пока к ним в гостиницу не приехала та самая Диана. Она стояла с мороза, в тонком платке, с дорожными сумками по бокам, в очках без оправ, и смотрела сквозь навернувшиеся слёзы на отощавшего Джерри Проппера, который смотрел на неё примерно такими же глазами, знал, что означала этот приезд, и думал о том, как теперь быть с Нортоном.
Он гладил Диану по остриженным волосам, они оба плакали, а Нортон просто стоял сзади. Он тоже всё понял.
- Это жестоко! – крикнул Джон, подпрыгнув.
- Это не жестоко, я не был первым. Я всегда был только средством убить время, разукрасить его как попало, красный, чёрный, синий – какая, к чёрту, разница!
- А что ты чувствовал? – мальчик нащупывал почву этим вопросом очень осторожно, понимал, что ходит по грани, спрашивая такие вещи.
- Я… Не знаю, сложно сказать. Мне было ясно, почему всё случилось так, как случилось. Я в тот день перенёс свои вещи в домик возле маяка, долго смотрел на океан. Знаешь, было тем лучше, чем реже я его видел.
- Может, тебе стоит всё-таки поехать со мной?
- Джон! Ты в бреду или как? Я сбежал сюда вместе с мужиком, чтобы нас не нашли, а ты предлагаешь мне с другим мужиком бежать обратно! Это совершенно не логично.
***
- Кееейт! Ты скоро?
Девушка выглянула в окно. Сквозь молодую листву струилось летнее солнце,
Под окном её дома весь асфальт был изрисован цветными мелками, Джон снова звал её гулять, скакал как ненормальный. Девушка только кивнула, отложила маникюрную пилочку, нацепила сандалии и спустилась. Возле подъезда кроме Джона как всегда обнаружились ещё какие-то люди, их было много, они все ждали чего-то.
Сейчас вся эта пёстрая, шумная вереница тянулась к стадиону.
- Джонни, что там сегодня?
- Фестиваль музыкальных групп.
С этим мелким, шустрым парнишкой просто категорически не бывало скучно. Единственный минус – вокруг него вечно собиралась толпа совершенно незнакомых людей , их присутствие порой сильно напрягало девушку. Особенно отвратительно было то, что они разрушали любую романтику, и Кейт уже практически отчаялась признаться в своих чувтвах.
Потом они видели как сентябрь золотой крошкой сыпался с низких крыш, как последнее солнечное тепло падало на веснушки Джона, как он улыбался солнцу. Они ходили в театры, кино, кафешки, выставки, и их всегда сопровождала толпа.
Вот и сейчас, эти незнакомые люди воровали их третий сентябрь.
Лучистые глаза, слегка прищуренные, искренняя улыбка. Кейт видела их всякий раз, когда закрывала глаза.
Смотрела через сетку, как мальчишки носятся по спортплощадке, выслеживала знакомый силуэт. Кейт считала, что пока она следит за Джоном, она его контролирует и он никуда не денется. Но, замечая её, парнишка всякий раз только улыбался, иногда по-доброму, иногда лукаво, и смеялся «ты преследуешь меня!»
Но только Кейт знала о тайной страсти Джона, другие, даже если и догадывались, не придавали этому никакого значения. Он любил поджигать.
Он долго копил деньги, чтобы купить фейерверки, а в промежутках между этими большими радостями, которые обычно случались раза четыре в год, Джон поджигал всё, что находил. Газеты и брёвна, бумажные птицы, рваные китайские фонарики, выброшенные кем-то на помойку полыхали шумно и весело, отблески огня на его лице, много незнакомых людей за спиной. В эти моменты они держались за руки.
Последний раз Джон скопил на фейерверки месяц назад, но решил не спешить и взял их с собой в поездку.
***
Кейт считала, что плакать – это ниже её достоинства. Джон просто брал фейерверки и уходил. И возвращался без них. Он взрывает их с кем-то другим.
Это было ясно, как божий день, и печально.
Джон вернулся хмурым.
- Привет.
- Здравствуй, сестрёнка.
Он часто называл её сестрёнкой, однако сейчас ей показалось, что это был лишь способ ограничить дистанцию.
- Что с тобой случилось?
- Да ничего.
- На тебе лица нет. Где ты был? Да ещё и всю ночь.
Джон вздохнул.
- Ты меня потеряла?
«и продолжаю терять» - мелькнуло в голове девушки. Вряд ли он ходит к смотрителю маяка, ведь он мужик, наверняка нашёл себе девушку и просто придумал такой предлог.
- Я волновалась. Скажи честно, ты нашёл себе здесь девушку? К кому ты ходишь?
Парень только грустно усмехнулся.
- Я, кажется, убиваю время с профессиональным убийцей времени.
- Не поняла.
- Да и не нужно. Просто не трогай меня сейчас, пожалуйста.


***
Джон сидел в столовой, вяло потягивая компот через соломинку, подперев голову рукой. За стойкой с едой разговаривали Проппер и Диана. И он слушал Диану и смотрел на Проппера. Пытаясь уловить то, что в них мог найти Нортон.
Эти двое обсуждали хозяйство, но через реплику улыбались друг другу. Голос Дианы вгонял в транс, взгляд Джона скользил по рукам Проппера, перебирался вниз в поисках того пузика, находил, потом перед глазами возникали картины, на которых вот этот маленький улыбчивый человек и Нортон, ещё молодой и неуверенный, предаются пороку. Думать об этом приятно и больно одновременно, чувствовать, как кровь резко пульсирует в запястье, в паху, как бешено колотится сердце.
- Извините, а можно ещё пирожок с яблоками?
- Да, конечно, - улыбается Диана, Джерри услужливо подносит пирожок, завёрнутый в бумажную салфетку. Джон надкусывает его, ещё тёплый, не сводя глаз со сладкой парочки, в виске бьётся новая мысль, и мысль эта «они бессердечные». Парнишка подскакивает с места, не доев злосчастный пирожок, на ходу кутается в пуховик. Лёгкие наполняются морозным воздухом, быстро движутся ноги, голова, кажется, кровоточит от мыслей, или это слёзы. «Бессердечный! Бессердечная! Бессердечные!»
Бежит к человеку, которого нужно обнять, сейчас или никогда, сильно или никак. Врывается в домик, не спрашивая разрешения. Нортон оборачивается, он топил камин. Джон с разбегу прыгает на него с объятьями. На недоумённое «ты чего?», отвечает: «Я тебя буду до конца любить, я не умею обманывать! А они бессердечные, бессердечные!»
Джон плачет и пытается поцеловать. Раньше он не целовался, его вообше мало волновали отношения. Так что – неумело, мокро от слёз. А Нортон отвечает, как подобает, сразу с языком, гладит нёбо, сладко потягивает.
Джон отстраняется, красный от смущения, но довольный, слезает со смотрителя, который улыбается в ответ, явно ошарашенный.
- Раздевайся, выпьем чаю. И ты поведаешь мне, что произошло.
Джон кивает, попутно вытирая лицо от слёз.
***
- Прошлое на то и прошлое, что его здесь нет.
- Но я просто смотрел на них и думал о том, что ты мне рассказал. Думал, я не мог сказать себе хватит, господи, я представлял как ты и Проппер занимаетесь любовью и испытал такое смешанное ощущение.
- Что за ощущение?
- Я понял, что хочу быть на его месте.
Брови Нортона удивлённо поползли вверх.
- Знаешь, Джон, этот такой очень деликатный вопрос, и я должен тебе отказать.
- Почему, - голос прозвучал так, как будто рухнул в большой высоты.
- Я сильно привязываюсь к тем, с кем занимаюсь подобными вещами, как ты уже мог понять из моего рассказа. Пока мы с тобой разговариваем или обнимаемся, я ещё смогу тебя отпустить. А дальше следует та грань, которую не стоит переступать. Просто чтобы не было хуже.
- А что плохого в том, что ты ко мне привяжешься?
- Ты уедешь, - теперь и Нортон говорил так, как будто его глотка сделана из стали.
- Ты тоже уедешь. Плохо тебе быть здесь.
Подвинувшись поближе, он стал гладить смотрителя по голове, по шее, как кота, потом прижался, губы коснулись лба, пальцы теребили волосы на затылке. Нортон замер, только дышать стал с большими паузами. Джон чувствовал, как вздымается грудная клетка, как на выдохе дрожат губы, как широко раскрыты глаза и руки остановились в нескольких сантиметрах от спины, сейчас он решится дотронуться, и даст своё согласие на всё, на всё-всё-всё.
- Нортон! Пожалуйста! – легонько целует в глаз, смотрит так бережно, но требовательно.
Два дыхания сливаются, смотритель не выдерживает первым, валит парнишку на лавку, накрывает своим телом, жадно целует. Джон в ответ радостно стонет, гладит, мнёт.
Ловит ускользающий воздух ртом, частицы восторга всасываются в слизистые, вызывая приступы сладости.
Двое не замечают, как за окном ревёт снежная буря, как слегка приоткрывается входная дверь, как стекает снег с женских каблучков.
Девушка с огромной сумкой молча смотрит на них.
- Нортон…
Смотритель резко вскидывает голову, сталкивается с ней взглядом.
- Можно я заберу свою кружку?
Глупое! Глупое оправдание! Её руки подрагивают, алые губы сжимаются, словно чувствуют горечь, рыжие кудри выбиваются из-под шапки. Нортон, глубоко выдохнув, не стесняясь своей полураздетости, подаёт ей красную кружку с котами.
- Слишком поздно, Ника. Я не смог убить всё то время, что тебя не было. Я недостаточно хороший убийца времени.
Нортон вернулся на лавку. Сейчас просто сел и приобнял Джона.
Девушка недолго смотрела на них, она резко развернулась и дверь за ней захлопнулась, впустив в домик немного снега.
- Там же вьюга! – парнишка задохнулся, глядя на тающий снег у порога, да и в чём был одет, в том и выскочил за девушкой вслед.
Нортон смотрел в одну точку на потолке и не думал ни о чём.
Ёжась от холода, Джон вбежал в домик, следом за ним вернулась Ника. Наклонив голову, шмыгнула носом, ей было неловко.
- Нортон, мы же не можем отпустить её в такой снегопад?
- Как знаешь… как хочешь, - бесцветно пробубнил в ответ. Он старался вообще не смотреть с сторону Ники, та сама подошла вплотную и приподняла его подбородок.
- Ты совсем мозгов лишился здесь?
Кивнул.
- Опять с мужиками спишь?
Кивнул.
- Ты меня ждал хотя бы?
Снова кивнул. Тут Джон вмешался.
- Ты киваешь в ответ на любой вопрос!?
Кивнул. Он не мог раскрыть рта.
- Нортон, тебе страшно? – прошептала Ника.
- Да, - прошептал тот.
Джон смотрел на всё это как заворожённый.
- Я не понимаю, чего в этом страшного!
- Тссс, - Ника поднесла палец к губам.
- Прости, - обняла Нортона.
- Ты же знаешь, что я тебя не прощу, - еле слышный шепот.
- Я не могу, понимаешь, уходи, пожалуйста, уходи туда, откуда пришла.
Джон схватился за голову и глядел в пламя камина, ему казалось, что разговор Нортона с его прошлым никогда не кончится.
***
Знаешь, мне становится больно всякий раз, когда я сомневаюсь в том, что меня любят те, кто обещал. Я ненавижу, когда обманывают, когда предают. Если бы люди этого не делали, я любил бы их больше всего на свете. А когда мне говорят «люблю», а потом оставляют на обочине своего пути, идут дальше, я думаю, что люди – это те, кого я ненавижу больше всего в этой жизни.
***
К вечеру метель утихла, «страшный» разговор закончился тем же, чем и начался, Джон предложил позапускать фейерверки. Кейт видела из окна, как они взрывались в вечернем небе. Еле проглядывались три тёмных силуэта. Кто-нибудь всегда выходит бессердечным, без этого только Ноев Ковчег.
Нортон согласился уехать в город, где жил Джон, куда поехала Ника, никто не знал. Вполне возможно, она поехала туда же.
Но это уже совсем другая история.

@темы: Гюго, Дюма, Альфа, Бальзак, Гамма, Дон Кихот, Бета, Максим